Читать книгу "Жила-была одна семья - Лариса Райт"

— Вот. Вот как надо. А у тебя какая-то ерунда получается.

— Ладно тебе, — дядя Нодар снова подмигнул Саше, — не кипятись, не обижай дочку. Я ведь не кто-нибудь, а мастер спорта. Я десять лет тренировался, а ты хочешь, чтобы она за пятнадцать минут научилась.

— Я просто хочу, чтобы она умела красиво прыгать.

— Вай. Да зачем ей это?!

Саша с любопытством крутила головой. Обычно папа и дядя Нодар не спорили, а тут вдруг начали, и не из-за чего-нибудь значительного, а из-за нее, из-за десятилетней девчонки!

— Любое умение в жизни пригодится, — сказал папа, и Саша даже кивнула. Это аргумент. С ним нельзя не согласиться. Вот и дядя Нодар не спешил отвечать. Вылез из воды, вытерся махровым полотенцем, обдумал что-то, взвесил, потом все-таки решил ответить:

— Так-то оно так, — («Неужели сдастся?»), — да не совсем.

«Ух ты!» — Саша выпорхнула из бассейна и пулей скользнула на шезлонг: затихла, притаилась, пока о ее присутствии не вспомнили и не прекратили эту весьма интересную дискуссию. Она знала: обычно о детях при детях не разговаривают. Надо ловить момент.

— Если мы рухнем в воду, мне мое умение не пригодится, — дядя Нодар сказал это нарочито грустно, а потом рассмеялся.

— Хармс! — отреагировал папа непонятным словом и тоже расхохотался.

Одной только Саше было не до смеха:

— Что за глупости! Почему вы должны рухнуть? Никуда вы не рухнете. — Она вскочила с шезлонга, возбужденно размахивая руками. Она-то думала: они о ней, а оказывается, опять о своих самолетах. Так всегда бывало, когда папа с дядей Нодаром оказывались вместе. Мама говорила:

— Неужели вам неба мало? И так в нем все время проводите. Хоть бы на земле о своих железяках помолчали! — И она махала рукой, подчеркивая этим всю бесполезность своих нотаций. А тетя Эсма красиво изгибала бровь, прищуривалась и изрекала иронично: «Мужчины!» И они с мамой понимающе переглядывались, как будто это слово все объясняло.

Папа поспешил успокоить Сашу:

— Конечно, не рухнем! Это у Нодара такой черный юмор. Не обращай внимания.

Ей хотелось спросить, каким образом у юмора различаются цвета, и разве они вообще существуют, но не успела.

— Юмор юмором, но, знаешь ли, в каждой шутке… — не собирался останавливаться дядя Нодар, — я считаю, что в ребенке надо развивать природные таланты. Ну потратит она время на красивые прыжки с трамплина, и что?

— Стоп, Нодарчик, ты мне ребенка не сбивай с пути истинного.

— Так я с истинного как раз не сбиваю. Ты же девчонку мучаешь. Она уже ненавидит и эту поездку, и бассейн, и нас с тобой, вместе взятых. Правда, Сашуля?

Саша никого не ненавидела, но на всякий случай кивнула. В бассейне было здорово, но прыгать уже надоело. Тем более что ничего достойного у нее пока не получалось.

— Вот видишь. А ты, когда ее с собой брал, наверняка хотел, чтобы ребенок пользу какую-то получил от поездки?

— Да какая там польза, Нодар. Она же меня годами поедом ела, чтобы я ей кабину показал. Представилась возможность, и полетели. Вот и все дела.

— Но ведь если возможность представилась, надо использовать ее на полную катушку, разве нет?

— А мы этого разве не делаем? Загораем, купаемся, учим ребенка нырять…

— И?…

— И все.

— Вот именно! Такое ощущение, что ты привез дочь в какую-нибудь деревню под Анапой, где, кроме моря, фруктов и местного памятника неизвестному солдату, и посмотреть-то не на что. Но мы, если мне не изменяет память, уже третий день жаримся не где-нибудь, а в Неаполе, и, кроме бассейна, Сашуля до сих пор ничего не видела. Ладно уж мы с тобой, тертые калачи, на все поглазеть успели, но ее-то тоже просветить надо.

— Думаешь, ее впечатлят развалины Помпей и куски застывшей лавы вдоль дороги? По-моему, она еще мала для того, чтобы получать эстетическое удовольствие от прогулки по полуразрушенным камням в сорокаградусную жару. Ну а в Неаполе ей и вовсе нечего делать.

Саша хотела сказать, что она с удовольствием отправилась бы посмотреть на то, что осталось от Помпей. В художественной школе им показывали репродукцию картины художника со смешным именем Карл и рассказывали, что на полотне изображено извержение вулкана Везувий. Хорошо бы поглядеть, как теперь выглядит чудовище, уничтожившее целый город, да и взглянуть на Неаполь, в котором было совершенно нечего делать, она бы тоже не отказалась. Только собралась заявить о своих желаниях, как дядя Нодар снова ее опередил:

— Во-первых, десять лет уже вполне достаточно для того, чтобы оценить величие истории. У вас Иринка — пятнадцатилетняя барышня на выданье, вот вы Сашуру как в малышки записали, так и не выпускаете из детского сада, а она, между прочим, о-го-го!

Саша залилась краской. Оказывается, она «о-го-го» в глазах дяди Нодара! Стоило провести не один час в изнурительных прыжках с бортика, чтобы получить такое признание!

— А во-вторых, совсем не обязательно показывать ей Неаполь. Прокатись с ней до Венеции. Не так уж и далеко, между прочим. Там ведь маски, костюмы, комедия, Пьеро, Коломбина. Вот где живое искусство. Она же будущий художник…

— Это мы еще посмотрим, — папа возразил скорее для порядка.

— Это мы с тобой, может быть, посмотрим, а она больше смотреть не собирается, правда, Сашура?

Теперь Саша кивнула без малейшего промедления. Конечно, художник! А кто же еще? Путь известен: художественная школа, Строгановка, Эрмитаж. То, что конечным пунктом для многих современных живописцев был отнюдь не главный музей Петербурга, а в лучшем случае мостовая Арбата, десятилетнюю Сашу в отличие от ее родителей нисколько не волновало. Она, как и все не битые жизнью дети, видела мир исключительно в розовом цвете.

— Даже если и так, — папу заметно задел Сашин уверенный кивок, — пока она все-таки еще ребенок.

— Какой ребенок? Она — художник. А для художника главное что?

— Что? — Саша и папа спросили хором, а дядя Нодар произнес уже знакомые Саше слова, добавив для пущей важности в речь грузинский акцент:

— Впэчатлэние. — И с нескрываемой гордостью заключил: — Так говорила моя мама.

Мама дяди Нодара была знаменитой грузинской художницей. Известнее ее был только Пиросмани, да и то он прославился только после смерти, а ей посчастливилось получить признание в довольно молодом возрасте и оставаться до конца дней признанным мэтром живописи. Саша много слышала об этой женщине, любовалась ее работами, когда оказывалась в гостях у Нодара и Эсмы, и все ждала, когда же они сдержат обещание и познакомят ее с «живой легендой».

Саше хотелось посмотреть на ее руки, она все мечтала сравнить свои и ее, ей почему-то казалось, что у всех талантливых художников непременно должны быть похожие кисти и пальцы, иначе непонятно, каким образом при помощи разных «инструментов» создаются шедевры. Она непременно хотела получить доказательство своей «причастности». Разглядывала руки преподавателей в художественной школе — руки как руки: у кого-то выступают синими буграми дорожки вен, у одних пальцы короткие, у других подлиннее, у третьих некрасиво торчат костяшки. Но никто из учителей не был известен и почитаем вне стен родной школы. И это укрепляло ее уверенность в том, что слепки рук Репина, Куинджи, Шагала должны были если не совпадать, то хотя бы во многом походить друг на друга. Увы, раньше не было красных дорожек и аллей славы, где отмеченные обществом личности удостаивались права оставлять для потомков отпечатки своих рук. Даже по прошествии лет, когда она выросла и обнаружила, что строение кисти никоим образом не влияет на талант и известность художника, осознать, почему застывшие образцы своих ладоней даруют миру актеры, певцы, режиссеры — какие угодно заслуженные люди из мира искусства, но только не те, кто действительно стал знаменитым при помощи своих рук, так и не смогла. А та детская мечта так и оставалась мечтой. То они оказывались в Грузии как раз тогда, когда художница отбывала на очередную крупную выставку, то сама художница приезжала в Москву навестить «Нодарчика», в то время как Саша отбывала смену в пионерском лагере, или гоняла с Вовкой гусей на даче, или была где угодно, но только не в нужном месте.