Читать книгу "Храм на рассвете - Юкио Мисима"

Дождь закапал реже, крупными каплями, а воздух, которому он мешал двигаться, наоборот, сгустился туманом, стал душным.

Хонда заметил, как к малому жертвеннику подошла женщина без зонта, почтительно опустилась на колени. Полная, пожилая, лицо ее выражало мудрость и доброту. Сари цвета травы промокло насквозь. В руке она держала латунный чайничек со священной водой из Ганга.

Женщина поднялась, полила этой водой колонны, зажгла огонь в лампаде, заправленной жиром, горящим под дождем, разбросала вокруг небольшие алые цветы. Потом снова опустилась на колени прямо на забрызганные кровью камни двора и, прижавшись лбом к колонне, начала горячо молиться. Казалось, что красный знак благословения — яркая точка меж прилипших от дождя ко лбу волос — это приносимая в жертву ее собственная кровь.

Хонда был потрясен, он испытывал нечто, похожее на восхищение, смешанное с отвращением.

Он воспринимал происходившее как в тумане, и только фигура молившейся женщины выступала ясно и отчетливо. До боли отчетливо. Когда ему показалось, что от яркости всех деталей он уже не в силах сдерживать отвращение, женская фигура неожиданно исчезла. Хонда уже решил, что она ему померещилась, но это было не так. Спина уходящей женщины виднелась в распахнутых воротах с грубыми украшениями из железа. Но между молившейся женщиной и удалявшейся фигурой не было абсолютно никакой связи.

Ребенок привел козленка. На лбу животного, где шерсть от дождя распушилась, виднелась красная точка. На козленка полили священной водой, он затряс головой и забрыкал задними ножками, пытаясь бежать.

Появился усатый молодой мужчина в грязной рубахе и принял из детских рук козленка. Его руки обхватили животное за шею. Козленок душераздирающе заблеял, изгибаясь всем телом. Мокрая черная шерсть на заду свалялась. Мужчина подтащил животное к жертвеннику и привязал черными ремнями между двумя столбиками, низко пригнув ему голову. Козленок брыкался, блеял и бил ногами. Мужчина поднял ритуальный нож в виде полумесяца. Под дождем нож блестел серебром. Он опустился туда, куда нужно: голова козленка покатилась вперед — глаза открыты, изо рта вывалился белый язык. Тело осталось по эту сторону колонн, передние ноги мелко подрагивали, а задние — несколько раз конвульсивно содрогнулись, это же движение прокатилось несколько раз от колен к груди, становясь с каждым разом слабее. Вытекшей из шеи крови оказалось не так уж много.

Совершавший жертвоприношение мужчина схватил оставшуюся без головы тушу за задние ноги и устремился за ворота. Там стоял столб. Повесив на него тушу, он спешно стал ее разделывать. Внизу под ногами, поливаемая дождем, лежала другая козлиная туша, задние ноги еще подрагивали. Совсем как в кошмарном сне… Казалось, беспробудный, дурной сон все еще длится.

Мужчина, ловко орудуя ножом, старательно выполнял все бесчувственные формальности, связанные с его священной и отвратительной работой. Грязная в пятнах крови рубаха, сосредоточенность в больших, глубоких и ясных глазах, крупные крестьянские руки — священное выступало из всего этого очень обыденно, словно капли пота. Собравшиеся на праздник не обращали на молодого человека никакого внимания. У них священное пряталось где-то глубоко внутри, там, за грязными руками и ногами.

А что же голова жертвы? Ею украсили отведенное для подношений достаточно скромное место во дворе. Рядом с местом почитания брахманов, где в горящий даже под дождем открытый очаг бросали красные цветы и огонь обжигал их лепестки, лежали обрубком шеи вперед семь или восемь черных козлиных голов, и эти шеи казались красными цветами, здесь же была и голова только что блеявшего козленка. А за этими головами старуха, низко согнувшись, будто работая иглой, темными пальцами сосредоточенно вытаскивала влажно поблескивающий на фоне шерсти сверкающие внутренности.

8

По пути в Бенарес Хонда неоднократно возвращался мыслями к сцене жертвоприношения. Она показалась ему скомканной. Сама церемония была не то чтобы короткой, она казалась скорее мостиком, перекинутым к чему-то невидимому, более священному, более зловещему, более возвышенному. Совершенные ритуалы были похожи на струящееся алое полотно, расстеленное на дороге в ожидании неописуемо значительного лица.

Бенарес — наисвященнейшее место среди священных, Иерусалим для приверженцев индуизма. На западном берегу Ганга, там, где он, питаемый талыми водами снежных Гималаев — обители бога Шивы, изгибается, принимая изысканную форму только что народившейся луны, и расположен этот город, его старое название «Варанаси». Бенарес был посвящен супругу богини Кали — Шиве и считался главными воротами в рай. Сюда устремлялись паломники со всей страны: ведь если окунуться в воду здесь, в том месте, где, как полагают, сливаются пять священных рек — Ганг, Дутапапа, Кируна, Ямуна и Сарасвати, то обретешь в загробной жизни наивысшее блаженство.

В священных ведах о благодати омовения написано немало строк:

«Вода — вот истинное лекарство. Вода смывает телесные недуги, наполняет жизненной силой. Коли вода — лекарство от всех болезней, она должна исцелить от всех болезней, от всех невзгод». Или: «Вода приносит бессмертие. Вода спасает тело. В воде — чудо исцеления. Великая сила воды дает забвение. Вода врачует тело и душу». Индуистские церемонии, когда молитвой очищают душу, а водой тело, были здесь, в Бенаресе, где совершались многолюдные омовения, просто грандиозны.

Хонда приехал в Бенарес во второй половине дня, распаковал в гостинице вещи, принял душ и сразу попросил предоставить ему сопровождающего. Он не отдохнул после долгого пути на поезде, и тем не менее удивительный душевный подъем приводил его в состояние какой-то радостной тревоги. Город за окном был наполнен послеполуденным зноем. Казалось, стоит окунуться туда, и тотчас же в руках у тебя окажется тайна.

Бенарес был городом в высшей степени священным и в такой же степени грязным. По обеим сторонам узкой улочки, куда едва проникало солнце, тянулись мелкие лавки, в которых жарили и продавали еду или сладости, дома гадателей, лавки, где торговали мукой вразвес, в воздухе висели смрад, сырость, зараза. Улочка выводила на вымощенную камнем, обращенную к реке площадь, вокруг площади на коленях стояли прокаженные — они съезжались со всей страны, совершая паломничество, и в ожидании смерти просили здесь милостыню. Множество ворон. Раскаленное в пять часов пополудни небо. Прокаженный с красной раной на месте одного глаза — ко дну его оловянной миски для подаяния прилипло всего несколько медных монет — протягивал к небу похожие на ветви остриженной шелковицы беспалые руки.

Тут прыгали карлики, имевшие самые разные увечья. Их уродливые тела напоминали непонятные древние письмена. Казалось, не гниющие раны и язвы, а искривленные, перекрученные формы тела, сохранив свежесть и жар прежней плоти, испускают внушающую отвращение святость. Полчища мух, как цветочную пыльцу, разносили кровь и гной. Мухи все были жирными и сверкали зеленым золотом.

На спуске к реке с правой стороны был натянут занавес с ярким священным узором, и рядом с людьми, слушавшими, как монах читает молитву, лежал завернутый в полотно покойник.