Читать книгу "Олег Рязанский - русский князь - Алексей Хлуденев"

— Хоть бы буран поднялся и задержал их! — вздохнула Ефросинья.

Воцарилось тягостное молчание. Все боялись войны, каждый думал о предстоящем тяжелом испытании, которое грядет на его голову. Наконец дверь открылась — вошел стольник Глеб Логвинов, быстро окинул взглядом застеленный белой скатертью стол и сделал знак вошедшим следом за ним слугам вносить блюда. Тотчас в серебряных судках внесли постные щи.

Олег Иванович, войдя, помолился на образа, поклоном ответил на поклоны ожидавших, деловито занял красное место. Соблюдая чин, расселись остальные. Слуги раздали каждому на колени полотенца и перед каждым разложили ложки и двоерогие вилки — нововведение князя. Кроме щей, ели каши, тоже постные ввиду Рождественского поста, капусту, репу. Княгиня украдкой поглядывала на мужа — лик его был спокоен, мужественен. И ничто не ускользало от его внимания. Кто-то, по привычке, взял капусту руками князь зырк глазами на оплошавшего! Не забывай про вилку… Ефросинья дивилась — неужто на душе князя не скребли кошки? До вилок ли?

Сама она до обеда раза три выходила на гульбище — смотрела на город. Улицы кишели ратными в толстых стеганках — тягиляях. На площадях сотские и десятники выстраивали воинов для смотра. Новеньких обучали искусству владения копьем или рогатиной. По приставленным к башням и крепостным стенам крепким лестницам взбегали и сбегали люди, таская наверх камни, кули с песком, кади и бочки с водой. Множество народа толпилось у оружейного двора — получали оружие. Туда-сюда скакали верховые. Но чем ни деятельнее готовились рязанцы к сражению, тем все больше беспокоилась княгиня. Сумеют ли устоять? Что станет с мужем, детьми, ею? Не наступает ли конец Ольгову княжению на отчине и дедине? Бежать бы ей заранее — да князь позволит ли?

После обеда, согласно обычаю, полагался отдых. Князь ушел в свою опочивальню, княгиня — в свою (шел пост и супругам предписывалось спать поврозь). Не успели служанки раздеть княгиню, как явился князь, стал успокаивать её — не следует тревожиться, ныне Рязань сильна, как никогда, и ещё не было за двадцать лет его княжения — тьфу, тьфу! — такого, чтобы его кто-то одолел в сражении. Говорил уверенно, несмотря на то, что его уже всерьез задевало и беспокоило поведение удельного князя Владимира Пронского.

Фрося вдруг спросила, нельзя ли ей с детьми и двором удалиться из Переяславля — например, в Городец Мещерский, где княжил друг Олега Ивановича князь Александр Укович; или в Козельск, к Титу, за подраставшего сына которого, Ивана, она рассчитывала отдать одну из своих дочерей Агриппину; или в Муром, дружественный Рязани.

Олег Иванович разочаровал её своим ответом: было бы негоже, отправив семью, показать народу, что он не уверен в победе.

— А если ночью, потаясь от народа? — настаивала Фрося.

— Ночью ещё постыднее. Уж лучше погибнем вместе со всеми!

Тогда Фрося уныло заключила, что, коль случиться беде, то перебьют первыми семью князя. Но не зря Олег Иванович слыл твердым и упрямым. Он сказал:

— Беде не быть! Ну, а коль оплошаем, воины мои дрогнут — тогда и двору моему бежать. Накажу слугам быть наготове. Коней запрячь, возы уложить. А ты, свет мой, сама присмотри, чтоб сундуки и коробья не были уложены чем попадя.

Когда князь вышел, Фрося провела ладонями по лицу, как бы смывая оцепенение и тревогу. Ей стало легче. Уверенность и предусмотрительность князя, его твердость, его ум, а в прибавок ещё и забота обо всем народе, не говоря уже о семье — успокоили её.

Глава одиннадцатая. Кого пожалел Савелий

На другой день после того, как дума решила собрать городское ополчение, старосты всех улиц, называемых рядами, — кузнечный ряд, кожевенный, бондарный и тому подобное — оповестили хозяев дворов о решении князя и думцев.

Ко двору кузнеца Савелия по прозвищу Губец подъехал на лохматом гнедке татарской породы бахмат староста Пимен. Крепко постучал кнутовищем в ворота и, когда их открыл сам хозяин — в кожаном запоне и клещами в руке (забыл оставить у горна), — Пимен сказал приветствие, пожелав хозяину и его семье здоровья на много лет, и тут же, без паузы, озадачил Савелия решением думы взять с каждого двора в ратное пешее ополчение, называемое посохой, от двоих молодых мужчин — одного, от четырех — двоих. Клещи из темной руки Савелия выпали наземь, тотчас же подобранные младшим его сыном Павлом.

По обычаю, когда надвигалась война, князь и бояре старались обходиться силами своих конных дружин. Посоху же набирали в самых опасных случаях, да и то — по одному человеку от троих. Теперешнее решение князя и бояр означало: сражение предстоит серьезное, что само по себе было неприятно. Но ещё неприятнее было узнать о том, что от двора Савелия, в семье которого было четверо сыновей, требуются сразу двое. "Ишь чего! размышлял он, опустив голову и шевеля раздвоенной губой. — Двоих им отдай! А кому работать и кормить семьи?"

— Я не ослышался? — спросил он. — Двоих иль, может, одного?

— Не ослышался, православный, — двоих.

Савелий прикинул в уме, в состоянии ли он, чтобы не подвергать сыновей риску быть убитыми или покалеченными в бою, откупить их обоих. Ибо можно было откупить — за серебро, за коней, за добро, за все, что имело ценность. Всегда и всюду находились охотники подменить собой в бою любого, кто сможет оплатить. Более всего таких было в Диком поле, за окраиной Рязанской земли, где-нибудь в верховьях Дона или по течению реки Воронеж, среди бродней, этих буйных отчаянных головушек, промышлявших войнами да разбоями. Да и в самом Переяславле хватало таких охотников, особенно среди голья. Для того, чтобы откупить двоих, пришлось бы отдать четырех добрых коней, в то время как в хозяйстве Савелия было лишь две лошади.

— Нет, не откупить мне обоих, — пробормотал Савелий; расплющенная когда-то в кулачном бою верхняя губа его как бы пришлепывала. — Разорюсь…

Староста посоветовал откупить хотя бы одного из тех, кто оженен, а на войну можно послать неожененного — вон того (указал на Павла). Он тронул коня, хорошенько ожегши плеткой бросившегося ему вослед пса.

Отозвав собаку и заперев ворота, Савелий стоял, поникнув головой. Еще и ещё раз прикидывал, как ему выкрутиться. По обычаю, откупали в первую очередь старших, ожененных. Согласно этому обычаю, Савелий должен был направить в ополчение самого младшего — Павла. Но Павел был его любимцем: он баловал его больше других сыновей. Никому так желанно не передавал свой опыт кузнец, как ему. Ни с кем так ласково не обращался, как с ним. Никого не баловал такими дорогими подарками, как его. Справил ему коня, сафьяновые татарские сапоги… Хорошо было бы откупить не только предпоследнего сына, Карпа, у которого жена была на сносях, но и этого, любимца Павла.

Однако, чтобы откупить обоих, требовалось свести со двора, кроме лошадей, ещё обеих коров и выставить на торжище сундучное добро, оставив все свое большое семейство на положении голи перекатной. Серьезный хозяин такого допустить не мог. "Хошь-не хошь, — подумал, — а Павлуню придется отдать в посоху…"