Читать книгу "Олег Рязанский - русский князь - Алексей Хлуденев"

Мария заплакала. Князь не знал, как её утешить. Снял с головы соболью шапку, вынул из неё шелковый плат и нежно, едва касаясь им глаз жены, отер ей слезы.

— Свет мой, обещаю тебе, что сам, первый, в бой не ввяжусь. Я лишь стану лагерем под Переяславлем…

Она прильнула к плечу мужа, попрося:

— Ради Бога, не поднимай меча на отца моего…

— Не подниму, милушка.

Князь осторожно обнял жену и привлек её к себе.

Глава десятая. Кому тревожно, а кто бодр и деятелен

В воскресенье вся семья князя стояла заутреню в Успенском соборе. Чинно отправлявший службу священник вдруг отпрянул от аналоя, побледнел и как-то суетно заоглядывался. Тогда Олег Иванович шагнул к аналою покрытому сукном столику с откосом (на нем — святая икона), наклонился и своей жилистой рукой вытащил из-под него за хвост колелую кошку. Подбежал церковный служка, чтоб перенять из рук князя дохлятину, но тот как ни в чем не бывало — нижняя губа твердо наложена на верхнюю — направился в угол храма и швырнул кошку в лохань. Трижды перекрестился и со словами: "Неколи мне!" — вышел, не достоял заутреню.

Неслыханное дело — и кошка подохла в храме, и князь сам её выбросил, не побрезговав, и храм покинул допреж — Ефросинья зашлась от недоброго предчувствия, пошатнулась. Ее успели подхватить под руки, с великим бережением поддерживали до конца заутрени.

Нет, Ефросинья явно характером не в отца своего, Ольгерда. Тот обладал железной волей, а дочь его слишком чувствительна — многие мелкие события и случаи воспринимает как недоброе знамение. Вчера страшно ей стало оттого, что по Переяславлю Рязанскому толпами забегали, заметались крысы, будто на них напустили порчу. Откуда только и взялись. Бегали по сточным канавам вдоль мощеной дубовыми плахами Большой улицы, по домам горожан, по мусорным ямам… Поверг в смятение и случай избиения на паперти Борисоглебского собора дубовым посохом одного юродивого другим за то, что первому подавали милостыню щедрее. А тут ещё прошел слух, что-де какой-то посадский внес ночью со двора в избяное тепло только что родившегося ягненка и тот, сразу встав на ноги, будто бы сказал по-человечьи: "Дядь, дай бузы!"

Да что там княгиня! Тревогой был охвачен весь город. На торжище возле Рязанских ворот кремля скупали все привозимое с окрестных сел и деревень продовольствие: рожь, пшеницу, ячмень, овес, говядину, свинину, баранину, гусей, кур, мед… Нарасхват раскупали оружие и доспехи. Иные горожане, напуганные слухами о приближении якобы несметной московской рати, сочли для себя благоразумным загодя убраться из Переяславля. Обозы беженцев все больше тянулись на Мещеру — тяжело нагруженные сундуками с добром и продовольствием сани скрипели натужно.

Однако сам князь Олег Иванович и его воеводы и бояре были бодры и деятельны. С утра до вечера занимались собиранием рати, стягивали отряды воев со всех уездов и волостей. Обозы теснились на постоялых дворах, площадях, улицах Переяславля и посадов. Повсюду горели костры. Много было ругани, смеха. Там и сям затевались драки — из-за сена или дров, "полюбовные" кулачные бои. Снег был умят лаптями и сапогами, испятнан конским пометом, исполосован желтыми строчками мочи.

В кузнях не смолкал звон молотов — ковалось оружие и доспехи. В оружейной избе, напротив Глебовской башни, делалась ревизия старому оружию — отбиралось надежное. По указанию Олега Ивановича крыши домов обкладывались мерзлым дерном — на случай пожаров.

До князя дошли слухи, что на воинских становищах меж ратными ходят какие-то люди и с таинственным видом заводят заковыристые речи. Пугали кровью, смертями, предсказанием неудач рязанцам. "Хто ишо не отметился у сотского — бегите назад домой, пока не поздно". По приказу князя одного такого смутьяна сгребли и привели к нему. Под пристальным твердым взглядом князя одетый в овчинную шубу смутьян пал ниц, взвопил: "Смилуйся, государь! Пронские бояре подбили!"

Олег — сквозь зубы:

— В тюрьму!

Та же участь постигла и ещё таких двоих — были спущены в яму с окованной железом крышкой.

Посланный в Пронск окольничий Юрий до сих пор не возвратился, значит, как догадывался Олег Иванович, его взяли под стражу, либо уговорили изменить ему, Олегу. Видно, Владимир Пронский отложился от Олега, поддавшись уговорам московитов. Что ж, тем хуже для него. "Ты ещё падешь мне в ножки! Я т-тебя, сукина сына, научу уважать великого князя Рязанского!" — злобился Олег Иванович на зятя.

Вот почему он с таким ожесточением отнесся к пойманным, науськанным пронскими боярами, смутьянам. Всем своим деловитым, уверенным видом князь действовал на княгиню, всех родных и дворню успокаивающе.

Потрескивали толстые свечи, освещая в крестовой палате иконостас, кресты, кувшины со святой водой, взятой из знаменитого родника Богословской монастырской обители села Пощупово. Священник читал псалтырь вдохновенно вытянувшийся лик его бледен, голубые запавшие глаза горят. Олег, Ефросинья, княжна Анастасия, дочери, сын Федя, слуги — все стояли смиренные, благочинные. У князя в руках четки из рыбьего зуба1. По преданию, четки из рыбьего зуба отводили болезни. К тому же, успокаивая, помогали сосредоточиться на образе Спасителя. В душе, казалось, вот-вот наступит благодать, но желаемого состояния достичь не успел — в моленную палату стремительно вошли воевода Софоний Алтыкулачевич и стольник Глеб Логвинов. Глеб задрал на князя всклокоченную бороду — в его звероватых глазах тревога и отчаяние:

— Княже, московиты вышли из Коломны и уже под Перевицком!

Софоний — низкий лоб его красен и веки красны — с возмущением:

— Володимер Пронский встал с полком на рубеже противу нас!

Выслушав, Олег Иванович не дрогнул ни единым мускулом лица, хотя и предполагал, что эту весть ему принесут лишь завтра. Обернулся к иконам, перекрестился медленно и широко, затем, преклоня колена перед Спасителем, приложился лбом к поклонной скамеечке, крепко, до боли. И вышел.

На совете бояр вспыхнул яростный спор. Ковыла Вислый утверждал, что рязанцам разумнее стоять в Переяславле: под прикрытием крепостных стен против сильного врага выстоять легче. Софоний Алтыкулачевич сердился на Ковылу за его осторожность. С горячностью доказывал — рязанцам унизительно отсиживаться за стенами града. Да и как он, Софоний, в условиях осады применит арканы? Ему нужен простор. Сторонников у Софония оказалось больше, чем у Ковылы. Сам князь колебался, но все же ему представлялось, что сидение в кремле повлекло бы за собой опасное последствие: московиты и прончане могут объединиться, и тогда вряд ли спасут стены. В то время как активными действиями рязанских воинов можно будет отсечь прончан от московской рати, сначала дать бой одним, затем — другим и тем решить войну в свою пользу.

На том и порешили.

Княгиня Ефросинья с детьми, княжна Анастасия, слуги стояли в трапезной возле длинного стола. Стол ещё не накрыли — блюда будут внесены только перед появлением князя. Княгиня и ключник Лукьян тихо переговаривались. Остальные слушали их со вниманием. Княгиня спросила старого ключника, возможно ль появление московитов под стенами Переяславля уже ныне? Честный и добросовестный Лукьян, служивший Олегу все двадцать лет, несколько лет служивший его отцу Ивану Александровичу и его деду Александру Михайловичу, с убеждением много пожившего человека сказал, что невозможно. По его прикидкам, московиты придут под Переяславль не ранее, чем завтра ввечеру.