Читать книгу "Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 - 1943 - Гельмут Пабст"

10 марта 1942 года. Последние несколько дней мы подбирали трупы русских, погибших в боях в конце января – начале февраля. Это делалось не из соображений пиетета, а гигиены. Груда образовалась внушительная. Только в одном нашем «сапоге» набралось более шестидесяти убитых. Это жертвы огня нашей батареи. Я бродил среди груды тел, чтобы проверить свою реакцию на подобное зрелище. У меня не было ощущения жути или отвращения, у меня абсолютно не проявилось никаких особо сильных эмоций. Изувеченные тела брошены в кучи, задубели на морозе в самых немыслимых позах. Конец. Для них все кончено, они будут сожжены. Но прежде их освободят от одежды свои же, русские, – старики и дети. Это ужасно. При наблюдении за этим процессом проглядывает аспект русского менталитета, который просто недоступен пониманию. Они курят и шутят; они улыбаются. Трудно поверить в то, что кто-нибудь из европейцев может быть настолько бесчувствен.

Сани с телами тянут десяти-двенадцатилетние дети. У некоторых тел отсутствуют головы, другие изрублены осколками. Они лежат скрюченные, один на другом, обнаженные, зеленые и коричневые от мороза. Только теперь начинаешь постепенно осознавать, что довелось вынести этим людям и на что они были способны.

Серое небо низко нависло над сельскими просторами; ветер завывал среди деревьев, захватывая снег и тонкими струями гоняя его над холмами. Но в лесу спокойно, и кажется, что маленькие еловые синицы и коноплянки принадлежат другому миру. Иван сбросил листовки, в которых делал особый комплимент нашей дивизии. Он называет нас «кровожадными псами» и «поджигателями Калинина» и заверяет, что никто из нас больше никогда не увидит родного дома.

Нам это доставляет определенное жестокое удовольствие. Пусть приходят. Сегодня вечером нам всем объявили боевую тревогу, но пока до сих пор, как всегда, спокойно. Пожалуй, пулеметчики несколько более нервозны… Наш друг из пехоты лежит, уронив голову на стол. Я в полном одиночестве.

На смену дням с лучезарным голубым небом приходят серые, пасмурные. Но одно всегда неизменно: тишина в нашем секторе. Вчера на заре одно из наших противотанковых орудий нанесло пару молниеносных ударов по двум пулеметным гнездам русских. Все было кончено, прежде чем они успели узнать, откуда стреляют. Но помимо этого ничего не происходит. Время от времени я без пальто и перчаток бегу к оптической трубе лишь для того, чтобы убедиться, что на стороне иванов нет признаков жизни. Они, должно быть, сосредоточили силы на другом секторе. На некотором отдалении слева этим утром была слышна довольно сильная канонада.

Мы сидим у огня, выбирая хлебные крошки из остатков чая. Немного снега положили в котелок, чтобы его растопить, а на печке подсушивается кусок хлеба. Сидим молча, опустив руки между колен.

Мы часто тут молчим, потому что все, что можно было сказать, уже сказано. Огромные пространства этой страны действуют так, что уходишь в себя и временами, когда ничего особенного не происходит, мысли начинают блуждать. Мы проделали большой путь после тех недель, когда с жадностью впитывали все происходящее. Теперь наш взгляд на вещи более зрелый и мы видим все в более широком ракурсе.

Одно кажется справедливым почти в отношении всех: на Востоке солдаты приобретают способность к более глубокому проникновению в чистоту прочных уз привязанности. Они стали глубоко осознавать, насколько сильно привязаны к своим женам и детям, до того, что их тоска ощущается как преданность, а за грубыми словами скрывается чувство, перерастающее в нечто священное. Они постепенно вновь становятся благочестивыми.

Снаружи – метель, и наш «дом» больше, чем прежде, стал походить на остров. Я вернулся с НП. Одной ночи нахождения там, наверху, вполне достаточно. Облегчая тяготы жизни, полевая почта приносила мне удовлетворение письмами и посылками с сигаретами, бисквитами, конфетами, орехами и парой муфт для согревания рук. Я был так тронут, когда надел их. Я думал обо всей той любви и заботе, обо всех маленьких личных жертвах, стоящих за этими дарами. Я прекрасно представляю, что это значит. Я благодарен.

Маленький антракт: командир батареи, показывая новому офицеру хозяйство: «Между прочим, там внизу на артиллерийских позициях несколько сержантов, которые хоть и не стопроцентные солдаты, но довольно славные ребята. Некоторые артиллеристы тоже; бойцы Восточного фронта, но очень полезны. Не разочаровывайте их; старайтесь им не досаждать, это не пойдет вам на пользу. Я сам сначала пытался это делать, но пришел к заключению, что лучше оставлять все как есть. Сейчас не такое время».

Этот эпизод – хорошая иллюстрация. Шеф совершенно прав.

Возвращаясь к письмам из дома. Очень трогательно чувствовать заботу и любовь, которые переносятся на нас: это делает нас счастливыми, и все же это до боли наглядно показывает, какое все мы испытываем давление в своей жизни. Как много пылких мыслей и желаний изливается каждый час на этот фронт; они воздвигли настоящий мост через огромное расстояние. Сила всей этой любви, преданность матерей делают все громкие фразы ничтожными и бледными.

Что значат слова в сравнении со всем этим страданием? Как бы то ни было, но оно может помочь быть честным. И хотя мне нельзя говорить все, я никогда не оставляю в стороне ничего важного, помимо цифр и названий мест, о которых, как солдат, я не должен упоминать. Признаю, что цифры нешуточные; и во всяком случае, вы пишете в своих письмах, что все поезда с ранеными и обмороженными говорят сами за себя. Верно, что наша судьба какое-то время висела на волоске. Когда наша пехота была на открытом воздухе, случаев обморожения бывало больше всего, и день ото дня нас становилось все меньше. Но положение никогда не было отчаянным. Приступ парализующего отчаяния длился всего долю секунды, затем к нам возвращалось мужество, а с ним и уверенность в том, что мы «проскочим».

Мы также увидели, что русские тоже вовсе не супермены, и мы многое узнали. За наш опыт нам приходилось платить, это верно. Тем, кто выжил из «старой бригады», теперь нечего особенно бояться, что с ними что-то случится. Опасность существует только для новичков из пополнения. Самое большое число жертв – среди них. У них нет опыта, они не различают таких признаков, как побеление кончика носа; они не знают, как уберечь себя от неприятностей. Нередко через несколько дней их приходится отправлять обратно, и, когда я вижу их на передовой, безобидных и неосмотрительных в своей детской невинности, мне хочется плакать.

Так что вам не стоит слишком обо мне беспокоиться. Спору нет, если зацепит пуля… Но можно избежать пуль, если знать как. И поверьте, у меня уже нюх на летящий металл. Опасности другого рода, по крайней мере, меня не заботят или, во всяком случае, те из них, что связаны с холодом. А эта опасность день ото дня уменьшается. Возвращаются мужество и стойкость. Постепенно к нам возвращаются инициативность и уверенность.

Я провел еще одну ночь на новом наблюдательном пункте. Была довольно сильная метель, в результате чего на нашем подъездном пути и на траншее коммуникации образовались заносы. Я три раза очищал траншею лопаткой, но к утру нас вновь заметало снегом. В другом отношении от него было довольно уютно. Мы протянули трубу дымохода в траншею; после этого возникла фантастическая тяга в печи, труба раскалилась докрасна, и котелки со снегом начинали шипеть сразу, как только их ставили на горячую плиту. Этим сказано все; тепло – это все.