Читать книгу "Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 - 1943 - Гельмут Пабст"

Я сижу у самого окна, и писать трудно. Сейчас за полночь, два часа. Большинство из нас спят. Но поскольку на нарах не могут уместиться все, всегда кто-нибудь сидит. Как бы то пи было, мы не можем себе позволить, чтобы спали все. Ночь и день ненамного отличаются друг от друга. Ешь, спишь в любое подходящее для этого время (и не знаешь, как долго) и сразу же приступаешь к своим прямым обязанностям. Вот и все, что есть наши обязанности – с моментами жестоких удовольствий.

Вчера привезли несколько одеял, из тех, что были собраны на родине, дома. «Как трогательно, – говорили мы, – как они пахнут нафталинными шариками, как чисты!» Видишь гостиную с диваном или детской кроваткой или комнату молодой девушки, из которой они взяты. Мы подержали их на секунду в руках, улыбаясь. Как же далеко, казалось, все это было, как будто на другой планете.

Но не беспокойся, не так уж все плохо. Мы снова найдем дорогу домой.

Солнце светило день за днем так же, как всегда, и у входа в наше жилье, защищенное от ветра, оно растопило немного снега, оставив сырое пятно. Это уже предвкушение весны.

Дары были такими щедрыми, что мы оказались в состоянии передать довольно много шерстяной и меховой одежды для наших друзей в пехоте. Если пройдут наши лошади, мы это сделаем. Лошади – одна из самых больших наших проблем. Правда состоит в том, что двигатель внутреннего сгорания – чистый убыток в этой зимней войне. Все приходится перевозить на санях. Откуда берутся все эти сани – загадка. Но как выживают эти лошади – еще большая загадка. Сено находится в трех днях пути. Местные лошадки живут на воде, соломе и… битье. В это трудно поверить. Скирда соломы – фантастическая вещь: ее реквизируют, охраняют, ночью из скирды выдергивают клочки; это доходит до дивизии, а то даже корпуса. Но шесть тысяч лошадей приканчивают этот запас в несколько дней.

Мы живем на странной звезде; нас задевает, когда кто-нибудь прибывает из резерва. Сегодня прибыл маленький человек, весь в снегу, только что из дома. Вот он – в своей новенькой форме, чистенький и без вшей, держащийся с достоинством и полный невинных идей. Мы, старые окопные крысы, сидим вокруг него, наслаждаясь компанией новичка. Забавно видеть такого человека; по-своему трогательно. По сравнению с ним мы – грубая, сквернословящая масса дикарей. Но насколько мы здоровее, достаточно сильны, чтобы противостоять чему бы то ни было. Вероятно, самое худшее позади, но если он направлен на НП, он, может быть, еще что-нибудь увидит.

А что касается пополнения пехоты, которое прибыло сегодня…

…Табель, который возит фураж, смотрел вытаращенными глазами на них, впервые увидевших вспышки, поднимающиеся над безмолвным снежным пейзажем. Габель – отчаянный парень. Он каждую ночь гоняет своих лошадей на НП, стоя во весь рост в санях с ручными гранатами в карманах. Он дает новичкам прекрасное описание места действий в своей обычной сухой манере.

Их ждут кое-какие сюрпризы, но у них будут и хорошие учителя. Так что все пойдет как надо.

Я все еще довольно слаб, но уже два дня у меня нет температуры. Я щурюсь на солнце, как кот на свет. Солнце великолепно. Когда оно поднимается в утреннем тумане, снег так блистательно ярок, а свет, заполняющий воздух, настолько ослепителен, что приходится отворачиваться.

В этой стране все доведено до крайности. Можно ли будет когда-нибудь к этому привыкнуть? Снова и снова мы стараемся свыкнуться с этой мыслью. Вечер за вечером ведем оживленные дискуссии, пытаясь давать работу нашему уму и не давая освобождаться от иллюзий.

Мы продолжаем надеяться на то, что однажды нас отпустят. Мы говорим так друг другу и пытаемся убедить сами себя. Но мы ломимся в открытую дверь, потому что хотим одного и того же. Мы лишь принимаем желаемое за действительное, когда говорим: «Что, мы предпринимаем еще одно наступление? С этими лошадьми? С таким оборудованием? С этой пехотой? Разве вы не видите, что дивизии конец? Русские умрут от смеха, когда мы появимся!»

«Дивизия вытянулась по фронту на двадцать километров, – сказал кто-то на днях шутя. – Это как выступление театральной труппы маленького городка. Они ходят по сцене с торжественными лицами и снуют взад-вперед». Потом есть еще одна шутка: «Когда полковник однажды хотел проинспектировать лошадей, кто-то предложил добавить к ним слева двух коров, чтобы показалось, что их больше».

21 февраля 1942 года. Наш НП покрылся толстым слоем снега. Мы должны расчистить его в течение дня, потому что вручают штаб-сержанту Шаперу Железный крест первого класса. Ярко светит солнце. Крупинки снега слетают с деревьев, как стеклянная пыль. Мохнатая лошадка в своем огненно-красном зимнем одеянии трусит впереди легких саней. Мы комфортно разлеглись, щурясь от ослепительного великолепия, и наслаждаемся поездкой…

Говорят, русские установили противотанковую пушку выше, в пункте П. Я покрутил колесико оптической трубы и всматривался изо всех сил, но ничего не смог обнаружить. У меня было искушение. Я один на НП и могу немного попрактиковаться в орудийной стрельбе самостоятельно.

Во второй половине дня я пошел на передовую позицию пехоты, где, как говорили, произвели наблюдение. На мне – новая зимняя форма: белые как снег штаны и куртка. Я брел по санному следу по лесу и через залитую солнцем полосу открытого участка земли к «сапогу». «Сапог» – это узкий вырез в грунте, который тянется в сторону противника и заканчивается в низине между нами и П. Он соединяется с землянкой, соседней с нашей, ощетинился амбразурами и защищен проволокой, спиралью Бруно.

Справа на краю выступа находилось пулеметное гнездо, к которому я и шел. Я доложился штаб-сержанту Улу, который удерживал со своими людьми «сапог». По правде говоря, его подчиненные не слишком хороши в деле, но такой человек, как Ул, сам стоит ста.

Некоторое время я сидел в своей землянке. Как же он их вымуштровал! Можно судить о чрезвычайной уверенности в себе отважного старого солдата по каждому произносимому им слову. Ул не проявляет мягкости, подобно многим другим, он не общителен в том смысле, который был бы показателем слабости, но подчиненные его уважают. В нише его землянки оружие сложено аккуратно, винтовки в один ряд, ручные гранаты разложены так, что готовы к применению. На одной полке – книги и бумаги, а на другой – аккуратный ряд котелков для еды. Можете посмеяться над этим, но я теперь знаю, что подобного рода вещи – больше чем просто показуха, они признак хорошей армейской службы. Спросите любого солдата, хотел бы он иметь такого начальника, как этот, или какого-нибудь другого. Он вам ответит без колебаний: всегда был бы рад получить такого начальника, как штаб-сержант!

Обыкновенный солдат знает достаточно хорошо, что в решительный момент его жизнь зависит от мужества и опыта его командира. Он знает это по опыту.

Меня провели через «сапог», и я поднялся на передовой пост. Была только стена снега, закрывавшая видимость. На расстоянии в четыреста метров можно было видеть пулеметные гнезда и снайперские укрытия противника. Но я не увидел противотанковой пушки. Жаль.

Позднее я обнаружил, что мне трудно сосредоточиться. Я очень устал – устал и вымотан. Ощущаю полное опустошение. Мне не хочется писать. Написание письма домой требует ужасного напряжения. Разница между тем, о чем пишу и что чувствую, слишком велика. Музыка по радио уже больше не интересует меня; она не доставляет мне удовольствия и не приносит облегчения. Когда читаю о вещах, которые когда-то чрезвычайно интересовали меня, таких как последние французские политические эссе, мои мысли рассеиваются. Есть ли в этом какой-либо смысл? Если вернусь с этой войны, то вернусь больным: больным во всех отношениях, а излечить меня сможет только любовь. 427-й полк вернулся из боя подо Ржевом с 280 военнослужащими. Это с натяжкой составит всего один батальон.