Читать книгу "8-9-8 - Виктория Платова"

Мать ревнует Габриеля к длящейся годами переписке с Фэл.

«Что ты там строчишь все время? лучше бы уроками занялся!» — говорила мать, когда Габриелю было двенадцать.

«Ничему хорошему она тебя не научит», — говорила мать, когда Габриелю исполнилось четырнадцать.

«А если научит, то только всяким извращениям и гнусностям, где ты прячешь эти грязные листки, ну, покажи, хоть один!», — говорила мать пятнадцатилетнему Габриелю. Пассажи о гнусностях — творчески переработанное наследие неистовой Соледад, в исполнении матери они выглядят не слишком убедительно.

Ни единой страницы так и не попало в чужие руки — если Габриель чему-нибудь и научился в жизни, так это хранить эпистолярные тайны, спасибо Птицелову, спасибо Фэл. И бедная, бедная мама!.. Она отошла в мир иной в твердой уверенности, что благодаря подметным усилиям золовки Габриель пошел вовсе не по тому пути, по которому должен идти настоящий мужчина.

Он — еще мягче своего безвольного отца, еще мечтательнее.

И что это за работа — содержать убыточную книжную лавку, целыми днями дышать пылью и выковыривать жуков-древоточцев из складок одежды.

Бедная, бедная мама!

Она умрет внезапно, во сне. «Остановка сердца», констатируют врачи, может ли совершенно здоровое сердце взять и остановиться? Мама никогда не жаловалась на боли (не то, что отец), но умерла, как и он, — от сердечной недостаточности.

— Это не сердце, это одиночество и непонимание, — заявила Габриелю Мария-Христина. — С тобой она была одинока, и ты не проявлял в ней никакого участия, недоумок. Если бы я была рядом, ничего подобного не случилось бы…

Если бы ты была рядом, мог бы сказать Габриель, но ты не была рядом. Ты умотала из дома в восемнадцать, не звонила и не писала месяцами, забывала поздравить маму с Рождеством и днем рождения, а если и появлялась, то только затем, чтобы вытянуть из нее бабло на свои прихоти. И после этого ты говоришь об участии?..

Он мог бы сказать это. Но не сказал.

Фэл не приехала на похороны, зато прислала немного денег и приглашение пожить у нее.

«Спасибо, — ответил Габриель, — напрасно ты выслала деньги, но все равно спасибо. И за приглашение тоже спасибо. Ты же знаешь, я не могу оставить магазин, даже ненадолго. Кто будет заниматься книгами? Без меня они захиреют и зачахнут, ты сама говорила об этом год назад…»

…когда с вокзала они отправились не в гостиницу, а в магазин. Ведь Фэл и приехала для того, чтобы своими глазами взглянуть на магазин Габриеля. Без Фэл, без ее доброй воли, ни о какой книжной торговле нельзя было и помыслить. Тридцатиметровое помещение плюс подсобка (еще восемь метров) — в равных долях принадлежали Фэл и ее покойному брату. После его смерти Фэл оказалась единственной наследницей, но зачем ей тридцать восемь квадратов в другом городе, в другой стране? Так и возникло решение сделать их владельцем Габриеля, «это подарок, дорогой мой. Совсем крохотный, учитывая все то, что ты сделал для меня».

— Но что я сделал для тебя, Фэл?

— Твои письма. Я счастлива, когда они приходят. Я чувствую себя такой живой…

— Совершенно необязательно, Фэл… Я писал тебе, потому что… Ты и сама знаешь почему.

— Все останется по-прежнему?

— Конечно.

— Даже теперь, когда ты совсем взрослый и у тебя своя жизнь?

— Даже теперь.

В витрине выставлены большие альбомы с фотографиями, перед которыми просто невозможно устоять: виды животного и растительного мира, светящиеся тела небоскребов, мосты, автомобили, оружие — холодное и огнестрельное, ювелирные украшения.

— Это для того, чтобы привлечь потенциальных покупателей, — объясняет Габриель.

— Разумно.

Самые ходовые, по мнению Габриеля, издания — на уровне глаз.

— Я бы поставила сюда еще и триллеры с ужастиками. Людям почему-то нравятся ужастики, всякие там зомби и живые мертвецы. Кошмар!

— Зомби и есть живые мертвецы. Но ты права, это действительно кошмар.

— Не забудь про комиксы.

— Уже закупил двадцать разных наименований.

— А мой любимый Том Шарп?

Том Шарп — смешной английский писатель, Фэл потешается над его текстами полгода, она скормила их и Габриелю, чтобы тот по достоинству оценил специфический британский юмор.

— Он здесь, смотри. В твердом и мягком переплете и даже в суперобложке. Есть на немецком языке, если сюда заглянут немцы.

— А если заглянут французы?

— Французский перевод тоже имеется. Не волнуйся, ни один француз не уйдет без Тома Шарпа.

— Французы — крепкие орешки, — смеется Фэл.

— Ничего, я их расколю. Раз-раз, и готово. У меня есть свои соображения, как раскалывать французов.

— Ты мне расскажешь?

— Обязательно.

Подарочная полка, приготовленная и оформленная специально для Фэл: «Популярная астрономия», «Релятивистская астрофизика», каталог нейтронных звезд, нобелевская речь Энтони Хьюиша,[4]ротапринтное издание «Системы мира» Лапласа; брошюра «Что мы знаем о Магеллановых Облаках?», «Теория внутреннего строения и эволюции звезд» в трех томах, коллекционный сборник

снимков, сделанных телескопом Kueyen VLT Европейской южной обсерватории в Чили (Фэл стажировалась там на заре туманной юности).

Kueyen VLT! — она так растрогана, что едва не плачет.

— Потрясающе, дорогой мой! Скажи, ты сделал это для меня?

— Ну… не то чтобы только для тебя. Люди до сих пор интересуются звездами.

— Правда?

— Представь себе.

— Пожалуй, я куплю у тебя фотоальбом. И нобелевскую речь Хьюиша.

— Зачем тебе чья-то нобелевская речь? Впору подумать о своей собственной. Я верю, что тебе придется произнести ее, рано или поздно.

— Льстец! — Фэл треплет Габриеля по затылку. — Я не настолько значимая величина в науке.

— Значимая, очень значимая. Для твоего глупого племянника — уж точно.

— И вовсе ты не глупый. И магазин у тебя получился замечательный. Очень уютный. Поверить не могу, что это тот самый малыш Габриель, которого я безбожно отшлепала когда-то! Помнишь?..

Еще бы он не помнил!

…Священник, в чей рот залетела пчела; остальные насекомые, ринувшиеся в щели гроба, чтобы успеть на уходящий поезд. Это воображение подсунуло Габриелю сказочку про поезд, на котором отец отправится в небытие, до свидания, папа, счастливого пути!..

Счастливого пути!

Вот что сделал тогда Габриель: помахал рукой комьям земли, падающим на гроб. И улыбнулся.