Читать книгу "От «Я» к «МЫ». Как быть по-настоящему вместе - Терренс Рил"

от власти того фильтра, который не дает нам видеть реальность. * * *

Подумайте немного и попробуйте сформулировать, в чем состоит ваша дисфункциональная позиция. Наверняка она есть и у вас, если вы не само совершенство. Даже если все 364 дня в году вы исходите из позиции Мудрого Взрослого, руководствуясь префронтальной корой, то в оставшийся один-единственный день, когда вы немножко не в себе, к чему вас тянет? Ваша дисфункциональная позиция в отношениях — это все то неконструктивное, что повторяет в отношениях ваш Адаптивный Ребенок: преследование, уход в себя, стремление угодить, нытье, контроль.

Если вам трудно сформулировать, какова ваша личная позиция в отношениях, ничего страшного. Попросите о помощи партнера! Я совершенно уверен, что ваши любимые охотно помогут справиться с этой задачкой.

Признак дисфункциональной позиции — она не помогает получить желаемое. Например, гневное преследование — это дисфункциональная позиция. Едва ли получится стать ближе к человеку, если ты кричишь на него за то, что он отдаляется. Гневное преследование само себе противоречит. Как я учу клиентов, которые к нему склонны, «вынужден вас огорчить: злоба и придирки — это совсем не сексуально».

Задумайтесь на минутку, и вы вспомните с десяток дисфункциональных позиций. Ну, скажем, мученик, а еще — тиран, а еще — жертва. Как только выясните, какова ваша личная позиция, попробуйте описать ее подробнее. Спросите: «А какая я жертва? Беспомощная? Злая? Какой я тиран?» И так далее.

Как только RLT-психотерапевт выясняет, какова дисфункциональная позиция каждого из партнеров, он непременно задает следующий вопрос: «Откуда она взялась?» Спросите и о себе, и о своем партнере — к чему адаптировались те мальчик и девочка. Как только составите четкое представление, какова ваша основная дисфункциональная позиция, задайте себе еще три вопроса.

• Кто делал так на ваших глазах?

• Кто делал это с вами?

• С кем вы это делали и никто вас не остановил?

Последний вопрос нередко оказывается критически важным. В семье Дэниела никто не буйствовал, кроме самого Дэниела. Он закатывал истерики с тех пор, как себя помнит.

— А как на это реагировали ваши родители?

Он пожимает плечами:

— Никак. Обычно давали мне, что я хотел.

— Вот почему сейчас, в сорок три года, вы по-прежнему закатываете истерики, — замечаю я.

Кто-то когда-то сказал мне, что дети — они словно газ, заполняют все, что их вмещает, до отказа. Когда Дэниел был маленьким, никто не вмещал его, поэтому он постоянно выплескивался в окружающую среду. И продолжал проделывать это, когда мы познакомились. Случайные прохожие, вероятно, не сказали бы, что Адаптивный Ребенок Дэниела возник в результате травмы, а я бы сказал. Потому что у меня более гибкое определение травмы, чем те, к которым все привыкли. Например, на мой взгляд, Дэниел стал жертвой ложно-­поддерживающей психологической заброшенности.

Помните, я уже просил скептически настроенных читателей подождать, когда мы всесторонне обсудим природу травмы, и только тогда решать, были ли травмы в их жизни. Ну что ж, вот оно, обещанное обсуждение. Травмы отношений

Задумываясь о травме, мы обычно представляем себе то, что травма-­терапевты называют Большой Травмой с заглавной буквы Т — угрожающие жизни и здоровью катастрофические события, которые имеют четкие границы во времени [4]. Например, цунами, ураган, вой­на. Мы, специалисты по RLT, чутко выявляем Большую Травму и работаем с ней, но так же чутко мы настроены и на «малые травмы» — травмы отношений. И это не тот единственный случай, когда вы выбросили родную маму с балкона четырнадцатого этажа, а те сто тысяч раз, когда она говорила, что вы для нее невыносимое бремя. Психотерапевты редко сталкиваются с одномоментными катастрофическими событиями, скажем с единичным случаем инцеста. Гораздо чаще мы имеем дело с мелкими, разъедающими личность эпизодами, происходившими по десять раз на дню каждый день вашего детства [5]. Джои и Линда. Некому рассказать

— Понимаете, когда Джои становится агрессивным, я просто… просто хочу встать и уйти, — говорит мне Линда.

Мы сидим все вместе, втроем, на демонстрационной сессии перед залом, полным терапевтов. Линда сказала группе, что она из американских индейцев, из племени чероки. Ей тридцать три года.

— Агрессивным? Что это значит? Каким он тогда становится?

— Джои начинает настаивать, что нам надо поговорить, — продолжает она. — А я сразу: «Не трогай меня!» Запираюсь в спальне, а он молотит в дверь и орет. Но меня нет.

— Вы за стеной, — говорю я.

— За высокой стеной, — соглашается она.

— Вот прямо: «Делай что хочешь — пакуй свои вещи, выбегай на улицу, попадай под машину. Мне плевать с высокой колокольни, что ты сделаешь!» Я вас верно понял?

— Точно.

— Хорошая у вас стена, крепкая.

— Еще бы, — кивает она. Спина у нее прямая, руки сложены на коленях, и она смотрит на своего мужа Джои, великана с огромной копной афрокосичек, примятой кожаной бейсболкой. Джои чернокожий и моложе жены, ему двадцать семь.

Выждав немного, я спрашиваю ее:

— Чем же все кончается? Когда стена рушится?

— Когда мы миримся?

— Да.

— Ну, когда Джои смягчается, когда у него меняется тон, когда язык тела становится понежнее, тогда…

Я поворачиваюсь к Джои. Он подтверждает, что говорит Линда. Да, когда он агрессирует, она отстраняется. Но, по словам Джои, Линда умолчала о другом: обычно он становится агрессивным именно потому, что она от него отстранилась.

— Но то, что говорит Линда, вам помогает? — спрашиваю я, не давая отклониться от темы. — Когда вы смягчаетесь и становитесь нежнее, она выходит из-за стены?

— Да, помогает, — говорит он. — Что есть, то есть.

— А сколько нужно ждать?..

— Ну, пару дней, может три, — делится он, будто это нормально.

Мы умолкаем на целую бесконечную минуту.

— Не знаю, Джои, но мне представляется — как у нас говорят, у меня фантазия — что по ту сторону стены, которую строит Линда, сидит тот маленький мальчик, который прячется внутри вас, и чувствует себя очень одиноким, брошенным и растерянным.

Джои энергично кивает:

— Бинго!

— Бинго, — говорю я афрокосичкам, которыми он занавесил лицо. — Расскажите, пожалуйста…

И тут ни с того ни с сего он признается в том, о чем редко вспоминает и уж тем более не говорит.

— Понимаете, — перебивает он меня, — в детстве я пережил насилие.

— В смысле…

— Сексуальное. — Он смотрит в пол, под ноги. — Моя тетка.

— Вам было…

— Семь, — отвечает он. — Никто ничего не знал. Я никому не рассказывал.

И тут этот великан начинает плакать. Сжимает кулаки и плачет в них.

— Какой кошмар, — говорю я Джои. — Какой же кошмар! — И через некоторое время добавляю: — Значит, тот маленький мальчик под дверью Линды…

— Это словно… — Джои еще плачет, — словно там никого нет. Никого нет дома, некому рассказать — словно моя история никого не интересует! * * *

Послушайте, как Джои описывает свои чувства, когда Линда от него отгораживается: «Словно некому рассказать, словно моя история никого не интересует». Его внутренний ребенок ощущает одиночество, которое, должно быть, переживал семилетний мальчик в собственной семье: если бы он не чувствовал себя таким одиноким, то рассказал бы кому-нибудь, что сделала с ним тетка. И в самом деле, дальше Джои рассказывает, что у его матери была зависимость от рецептурных лекарств, а отец вечно заводил романы на стороне. Конечно, терапевт мог бы сосредоточиться на том единственном эпизоде сексуального насилия, и это было бы оправданно: тем