Читать книгу "Марафон нежеланий - Катерина Ханжина"

прошелся вдоль нас, медленно пожимая, нет, даже скорее поглаживая наши вспотевшие ладони. Потом вернулся на сцену и стал не спеша декламировать манифест «Джунглей».

Я прочитала его раз двадцать на сайте, еще дома, но сейчас, под гипнотическую музыку и легкое опьянение, как будто слушала его впервые.

«С детства меня завораживала темнота. Не непроглядная чернота, а тьма в процессе поглощения света, их борьба. Постепенно бледнеющая вечерняя заря, тающий в комнате свет из-под дверной щели, отчаянно мерцающий неон в порочной тьме ночного города, лунная дорожка на чернильной глади воды, блики фар на стене… Я всегда спрашивал себя: «Почему люди боятся темноты?» Ведь в ней рождается все самое красивое: страшные сказки, сны, секс. А как по-новому открывается музыка! Просто включите ночью «Jungle Flower» Леса Бакстера и смотрите на гипнотизирующий узор теней веток, отражающихся в свете фонарей. Чарует?

В свете нет глубины, он слепит, маскирует неприглядность жизни яркими пятнами. Тьма же бесконечно глубока. Там столько закоулков, теней, загадок, тайн… Чьи биографии восхищают? Людей, полных боли, продирающихся через свои темные джунгли, борющихся с демонами. Мы обожествляем кумиров из «Клуба 27», превозносим творцов-наркоманов и самоубийц, но сами предпочитаем светло-бледное и безветренно-обыденное «Я буду как все». Запираем своих демонов, чтобы жить долго и спокойно в тихой гавани.

Но демонов нужно освобождать! Сбегать из серого города с площадью Ленина, кричать всему миру о своих страхах! Превращать свою тьму в искусство. Разрушать себя, потому что это самый завораживающий перформанс. Возрождаться из пепла после костра саморазрушения, потому что это самое правдивое кино.

Давайте вскрывать свои раны, солить и этим телом создавать самое больное и самое прекрасное на свете. Мы не обещаем сделать вас настоящими художниками, писателями. Мы сделаем вас просто настоящими. Искусством может быть все, вся наша жизнь – это имитация искусства. Но только в союзе со своими демонами рождается вечное».

Чтобы его слушать, нужно было молчать. Некоторые неотрывно смотрели на его губы, видимо боясь неправильно расслышать бархатные слова. Если не вслушиваться, то его слова казались шелестом волн – мерно и нежно убаюкивали.

У меня, Риты и девушки в винтажном сарафанчике под конец манифеста глаза наполнились слезами. Я видела, как покрылись мурашками руки Савелия, а Макс стряхивал целые реки пота со своего лысого затылка.

Потом Адам представил своих «творческих братьев и сестер». Зеленоволосую девушку, похожую на русалку, звали Забава.

Я читала про нее, когда искала информацию про резиденцию. Ее ролики на YouTube с бессловесными напевами («Слова искажают истинный смысл: самое искреннее искусство – это абстрактная живопись и музыка») собирали десятки тысяч просмотров. Не из-за ее мягкого лиричного голоса, а благодаря необычной внешности и мифам вокруг. Одни писали, что Забава – это псевдоним и драгоценно-зеленый цвет глаз – линзы. Что поет она исключительно под чем-нибудь галлюциногенным. А на своем первом (и единственном) концерте она фальшивила и пела, отвернувшись от публики, как Джим Моррисон в начале своей карьеры в «Whiskey Go Go». Другие писали, что это ее настоящее имя. Будто бы ее родители состояли в какой-то славянской секте, а она сбежала от них на остров. Что ее напевы – это древние молитвы: якобы кто-то впадал от них в транс, а кто-то резко выздоравливал.

На меня ее песнопения наводили скуку – я посмотрела пару роликов, когда изучала сайт школы. Тощая, окутанная зеленой пеной волос, с яркими, но стеклянными глазами, в которых отражались искры вечернего костра, она действительно производила впечатление девушки нетрезвой или в трипе.

Про невысокого сутулого парня я почти ничего не знала. Но и Адам был немногословен: «Тимур, который в своих картинах добирается до сердца тьмы».

Потом был Миша – единственный из всех солнечно улыбающийся и смотрящий открытым взглядом, без тайников и подвалов.

Последней была та взрослая женщина по имени Венера, больше подходящая на роль молодящейся мамы.

Тех, кто стоял вдоль факелов, не представляли персонально. Адам сказал, что кто-то из них здесь год, кто-то уже два. Что они еще ищут себя и пока не преподают, а молча учатся.

Каждый из его «творческой семьи» по примеру Адама подошел и пожал нам руки. После Адам сел рядом с нами и предложил каждому выйти и рассказать о себе. Он плавно положил руку Савелию на плечо, пристально посмотрел в испуганные голубые глаза и другой рукой указал на сцену.

Савелий быстро и нервно поднялся и неестественно прямыми ногами, как будто бы негнущимися, зашагал по коридору из факелов на сцену.

Внешне Савелий выглядел как картинка из иностранного учебника, изображающего славянскую внешность: круглое лицо с румяными щеками, уютный картофельный нос, ясные голубые глаза и слегка вихрастые волосы цвета пшеницы. Казалось, что первая фраза, которая вылетит из его аккуратного красногубого рта, будет: «Э-ге-ге, братцы!»

– Всем привет! Меня зовут Савелий, Сава… – Парень задумался, похоже, о том, нужно или нет называть фамилию. Меня тоже очень мучил этот вопрос, поэтому я была рада, что я не первая. – Савелий Всполохов-Енисейский.

По темному вечернему пляжу разнеслось: «Ого, как тот писатель!», «Это псевдоним?», «Родственник, что ли?».

Сава смущенно опустил глаза, а его щеки стали пунцово-красными. Его однофамилец написал бы: «Зарделся, как коммунистический флаг».

– Это мой дед. Но я… я по-другому пишу. – Он громко прочистил горло: – Я пишу… магический реализм.

Его деда Владлена Всполохова-Енисейского ненавидел, наверное, каждый второй школьник. Многотомные романы Всполохова-Енисейского (самый известный – о жизни одной сибирской деревушки на Енисее до и после революции) читались почти так же тяжело, как Библия, – из-за множества диалектных выражений и слишком по-социалистически пропагандистских сюжетов. Современным детям (мне в том числе) было скучно и непонятно читать о радости быть частью колхоза. А в СССР Всполохов-Енисейский считался эталонным писателем с безупречной биографией: отец и мать – известные сибирские революционеры Всполоховы, бывшие заводские рабочие; сам Владлен Савельевич прошел всю Великую Отечественную совсем юным мальчишкой; когда стал знаменитым писателем, многократно отказывался от приглашений за границу (до сих пор вспоминают его фразу, ставшую крылатой: «Уж лучше вы к нам, господа, в Сибирь да в баньку кедровую»). Пышная фамилия из двух несочетающихся частей появилась у него только на вершине литературной карьеры. В молодости он писал под псевдонимом Енисейский, так как не хотел, чтобы его ассоциировали со знаменитыми родителями – в СССР почти в каждом крупном городе от Украины до Киргизии была улица Всполоховых. Фамилия родителей вернулась к нему только после мирового признания – Брежнев очень хотел, чтобы именитый советский писатель носил революционную фамилию.

Савелий рассказал о