Читать книгу "Хроники Перепутья - Алиса Аве"

выводи нас к Косте, – тут Маша добавила слово, которое частенько забывала, – пожалуйста! Ты же на самом деле добрый, да? Егор сказал, Перепутье помогает, когда не ждёшь. Я не жду, честное слово! И ты меня выведешь, да? Как бы я хотела сейчас к маме… Холодно так…

Свет, услышав Машину жалобу, поплыл быстрее и резко свернул влево.

– Ты знаешь, где можно согреться? – Маша растолковала движение шара по-своему. – Камушек, сейчас выберемся из тумана!

Свет действительно вёл Машу к теплу. За деревьями блеснуло оранжевое пламя, затанцевало впереди, неровное и игривое. Маша бежала за шаром. Постепенно пламя перестало плясать и обернулось костром, небольшим, жарким, весело лижущим дно котелка.

Свет вывел Машу на лесную опушку. Прямиком к спокойно играющему веточками Платону.

– Вот ведь счастье какое! – ударил по ушам громкий голос. – Ещё дитёнышко пожаловало! Что ты стоишь как неродное, подь сюды!

Голос походил на рёв, в мешанине рыка и завывания не выговаривающий букву «с», и шёл откуда-то из котелка.

– Платон, – прошептала Маша едва слышно. – Платон!

Над головой перекатывалось «Иди сюда, дитёнышко!».

«Оно съест Платона!» – кричали Машины мысли. Она подбежала к малышу, отбросила ветки, подхватила Платона и рванула обратно в чащу.

– Что ж делается? – пробухало за спиной. Раздался дикий вой, что-то хлестануло Машу по пяткам, подбросило над землёй, поймало в полёте и вернуло их с Платоном к костру. – У-у-у-у-убежать решила? Кто ко мне попал, не убежит, – голос затих и мягко закончил: – Не поевши! Супу хошь?

Платон со смехом вернулся к веточкам. Маша, не решившись на вторую попытку побега, разглядывала новую «страшилку», к которой её привёл свет-предатель.

Высокая худая старушка со спутанными волосами помешивала варево в котелке большой ложкой. Её седые космы окутывали тело с ног до головы так, что за ними почти не разглядеть платья, свисающего с плеч. Голова старушки, огромная, оттянутая волосами, держалась на тоненькой шее, крохотные глазки сидели вплотную к такому же крохотному носу. Зато выпирали и кривились в беззубой улыбке толстые-претолстые губы.

Старушка скакнула к Маше сильным прыжком и закачалась на единственной ноге с длинным когтем на большом пальце.

– Вы кикимора? – пролепетала Маша.

Сперва она решила, что перед ней Баба-яга, но у этой старухи не было избушки на курьих ножках, иначе она не стала бы варить суп из Платона прямо в лесу. Да и нос старухи не походил на нос Бабы-яги. В сказках говорилось, что у той нос до подбородка доходил. Второй известной Маше обитательницей сказок была кикимора. «Какая разница, Баба-яга или кикимора? – подсказал “умный человек”. – Всё равно съест. Обоих».

Старушка замахала ложкой, к Маше полетели горячие брызги.

– Вот всегда обозвать норовят! Разве я на кикимору похожа? Я ж пригожа, молода, я ещё хоть куда! Да и дома человечьи она любит, а мне лес по душе. Здесь свобода! – старуха больше не выла. Шмякала огромными губами, коверкая, кроме «с», буквы «ж» и «з». – Вирь-ава я, имя вишь какое красивое, а ты меня кикиморой!

Вирь-ава прыгнула поближе к пятившейся Маше.

– Да не бойся ты, дитёнышко, тебя ж ко мне огонёк вывел. Не по виду суди, а по делам гляди.

– Огонёк ваш меня и к колодцу вывел, – пожаловалась Маша. Ужас перед шепелявой старушкой отступил, но верить ей Маша пока не собиралась, – а там русалка сидела. Я думала, она добрая, а она меня хотела в колодец затащить, чтобы в мой мир выбраться. А теперь вы. Платона съесть собрались и меня вместе с ним?

Старушка часто заморгала маленькими глазками.

– Бог с тобой, не ем я дитёнышков. Всех заплутавших зову, пою им, плачу, по лесу выкликиваю. На зов мой они к теплу выходят. Я им супчика. Тут пощекочу, там подую, тут сказку расскажу, там волос расчешу, и дитёнышко успокаивается. – Вирь-ава провела растопыренными пальцами по воздуху, словно расчёсывала волосы невидимому ребёнку. – Давненько, правда, в лесу нашем дитёнышки не плутали, бережёт их Лодочник, по Хранителям развозит. Но этот дитёнышек совсем заплутал, – Вирь-ава глянула на Платона, – не говорит ничего, ни мамки не помнит, ни Хранителя не знает. Теперь вот ты пожаловала, хмурая да боязливая.

Вирь-ава вытянула губы, получилась смешная толстая трубочка, в которую она подула-повыла. От такого зрелища Маша фыркнула, а потом рассмеялась. Старушка обняла Машу за плечи, подвела к костру. Маша смеялась и смеялась без остановки. Смех заменял слёзы, помогая намного лучше. Маша почувствовала, как вслед за страхом отступал и холод. Вот уже она сидела на пеньке, в руках грубая плошка, в плошке – коричневая жижа, пахнущая хвоей.

– Суп из шишек, – сообщила старушка. – Пей, остынет.

Маша сделал глоток и вытаращилась на лесную обитательницу, не зная, что делать: выплюнуть горькое, щиплющее нёбо варево или проглотить.

– Вкусно! Пей, пей! Мельница сильна водой, человек – работой да едой.

Маша послушно приблизила плошку к губам. Старуха следила за ней, ни к чему было её злить. Но старушка рассматривала Машино запястье, на котором сидел браслет из змеек.

– Ты кровь свою дала Матери Ночной?

– Ночной Матери? – Маша отложила плошку.

– Той, что в колодце сидела. Вижу, она на тебя лапу наложила. Змейки-то ейные абы к кому не поползут. Ты не думай, дитёнышко, я на неё не похожа. Она отчего в колодце сидит? Что солнца боится и больше всего жаждет его сожрать, чтобы ночь кругом царила. На Перепутье солнца нет, в заточении она, бессильная, тьфу ты, напасть. – Вирь-ава с досадой сжала губы, у неё получилось «бешшильная». – Буквичку я не выговариваю. Сил у неё нет, значит. В твоих глазах увидела отражение солнечное, признала в тебе человека, вот и решила заманить.

– Меня камень спас, – поделилась Маша, – прямо в лоб ей попал!

Маша вытащила камень, он тут же буркнул: «Спрячь меня».

– Он так разговаривает. «Спрячь меня, подними меня». У колодца повторял: «Брось меня». Я думала, хочет, чтобы я его где-нибудь выкинула, но он подсказывал, что его в русалку надо бросить.

– Не русалка она, – возразила старушка, – что русалкам в колодце делать? Они реки чистые любят, заводи подлунные. Ентой лишь бы тьма да сырость. Раньше их трое было, Матерей Ночных. На закате они выползали из-под земли, змеями своими чёрными солнце пытались поймать. Но солнышко от них убегало, потому как не бывать тьме света сильнее. Чтобы помнили они об этом, дарит солнышко сияние и ночному светилу. Луна на солнце любуется, сверкают звёзды, а енти злющие бродят цельную ночь, ищут людей телом могучих, да духом безвольных, чтобы с их помощью солнце истребить. Всё тщетно! Побродят-побродят и уползут с рассветом в норы поглубже, губителен им луч солнца восходящего. Двух сестёр уже сжёг, а третья в тень обратилась, на Перепутье скрылась. Хотела и тут власть свою утвердить, да на Перепутье иные законы. Кто сильно голову задирает, того быстро в бездну определяют или в сон вечный. Баиньки, значит. Потому что тут другие силы правят. Она в колодец-то и попала. – Вирь-ава замолчала, потом добавила: – Лучше в колодец, чем в бездну.

Маша не совсем понимала объяснения Вирь-авы, но к её шепелявости привыкла и не переспрашивала. Вирь-ава продолжала:

– Если бы ты в колодец упала, она бы телом твоим завладела и выбралась на свет в человечьем обличии. Тогда бы солнышко от неё не ушло. Хороший у тебя камешек, видать, кто-то из жестокосердных полежал-полежал да добреть начал.

– Жестокосердных? – изумилась Маша. – Это как?

Она похлопала по карману, на месте ли камень, который оказался загадочным жестокосердным.

Вирь-ава поясняла с удовольствием:

– У кого сердце как камень, значит. Худо тому, кто добра не делает никому. Кому до чужой беды дела не было, да угораздило на Перепутье застрять, все в камень превращаются, сохнут, сжимаются, да и лежат везде повдоль дорог. Споткнётся кто об такого, выходит, камень до чего-то догадался-долежался и помогать споткнувшемуся должон. Ночной Матери в лоб угодил, в колодце остался – выполнил дело своё. Душа из камня выпорхнула да среди других исправившихся оказалась. Есть на Перепутье местечко одно, жестокосердные там собираются.

– Мой камень вернулся, – перебила Вирь-аву Маша.

Старушка задумалась. Варево булькало, Вирь-ава зачерпнула ложкой немного, попробовала, зачерпнула снова. После второй ложки ответила:

– По доброй воле? Чудно! Не иначе приглянулась ты ему. Как и Матери Ночной приглянулась. Что-то в тебе есть, что и огонёчек к тебе, и жестокосердный, и тьма тянутся. Ты, дитёнышко, зачем к нам пожаловала? Что потеряла?

Маша перевела взгляд на Платона:

– Его потеряла, Егора ещё, мальчика вот такого. – Маша показала, какого роста Егор. – Мы с ним здесь познакомились. Но главное, – она опустила