Читать книгу "Советский Пушкин - Арсений Александрович Замостьянов"

будет поздний час;

И смерти добрый гений

Шепнет, у двери постучась:

«Пора в жилище теней!..»

Так в зимний вечер сладкий сон

Приходит в мирны сени,

Венчанный маком и склонен

На посох томной лени…

(«Мечтатель».)

Смерть одного есть скорбь, но она не останавливает жизни, не лишает других возможности радоваться и наслаждаться. В самой мысли о смерти видно, как Пушкин любит землю: светило дня, небес завесу, немую ночи мглу, денницы сладкий час, знакомые холмы, ручья пустынный глас, безмолвие таинственного леса. Примирение с неизбежностью смерти у Пушкина не результат аскетического отрицания прелести земной жизни или искусственного и напряженного замалчивания имени умерших. Пушкин хочет жить в памяти друзей, ему приятно сознавать, что его возлюбленная вздохнет над его гробовою урною. Мужество перед лицом смерти он находит в мысли о вечности человеческого рода, об объективной, независимой от отдельного существования ценности других людей, других поколений. Он рад молодой поросли, поднявшейся около знакомых ему трех сосен в Михайловском за время его десятилетнего отсутствия:

Здравствуй, племя,

Младое, незнакомое!

Не я Увижу твой могучий поздний возраст,

Когда перерастешь моих знакомцев

И старую главу их заслонишь

От глаз прохожего. — Но пусть мой внук

Услышит ваш приветный шум, когда,

С приятельской беседы возвращаясь,

Веселых и приятных мыслей полон,

Пройдет юн мимо вас во мраке ночи

И обо мне вспомянет.

(«Вновь я посетил».)

И в поэзии, и в житейской обыденности Пушкин смотрел на жизнь одинаково оптимистически. «Письмо твое от 19 крепко меня опечалило. Опять хандришь! — утешает и ободряет он Плетнева, потерявшего друга. — Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Молчанов умер, погоди — умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата, мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята, мальчики станут повесничать, а девчонки — сантиментальничать, а нам то и любо. Вздор, душа моя, не хандри — холера на-днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы». (Переписка, том II, стр. 286.)

Человек умирает, мир, природа остается. Пушкин не строит себе никаких иллюзий насчет одухотворенности природы, насчет продолжения человеческого существования в пантеистической жизни вне человеческого мира. Он знает: природа равнодушна, но она не чужда человеку. Она, по мнению поэта, среда, в которой человек живет, работает, которая оказывает на него эстетическое и моральное воздействие. В описаниях природы Пушкин дает пример высшей объективности хорошего рода, он всецело отдается ей, погружается в нее, его картины максимально точны. Они всегда общезначимы. Они не зависят от созерцающего глаза и от субъективных умонастроений певца. Но в то же время картины равнодушной природы у Пушкина не равнодушны, они всегда согреты лирическим подъемом, отношением человека, от которого она независима, но которому приходится в ней жить. Общезначимое отношение человека к природе иногда обнаруживается в лирике Пушкина открыто, как, например, в стихотворении «Приметы»:

Старайся наблюдать различные приметы.

Пастух и земледел в младенческие леты,

Взглянув на небеса, на западную тень,

Умеют уж предречь и ветр, и ясный день,

И майские дожди, младых полей отраду,

И мразов ранний хлад, опасный винограду.

Так, если лебеди, на лоне тихих вод

Плескаясь вечером, окличут твой приход,

Иль солнце яркое зайдет в печальны тучи,

Знай: завтра сонных дев разбудит дождь ревучий,

Иль бьющий в окна град; а ранний селянин,

Готовясь уж косить высокий злак долин,

Услыша бури шум, не выйдет на работу

И погрузится вновь в ленивую дремоту.

Иногда Пушкин как бы убирает с видимого поля зрения человеческое отношение к природе. Но это человеческое отношение всегда наличествует изнутри, согревая сочувственным согласием созерцательное описание. Уж, кажется, на что стихотворение «Кавказ» только пейзаж, последовательность строф которого обозначает только последовательность описания. Но вчитайтесь в заключительные строки стихотворения, и вы увидите преображенную в объективность вида природы лирическую аналогию: и Пушкина теснили немые громады — только не скал, а николаевской действительности, и он рвался на волю, как зверь из клетки железной, — само путешествие в Эрзерум было проявлением такого порыванья, — и Пушкин метался вотще, не находя себе отрады. И очень характерно для Пушкина: внутрь убирается лирическая ассоциация, имеющая слишком личный характер. Пушкин как бы опасается нарушить объективную общезначимость отражения природы в его творчестве.

Гармоническое отношение Пушкина к природе создается признанием ее объективного, независимого от человека бытия, пониманием того, что человек относится не равнодушно к равнодушной природе, что человеческому виду и роду природа все же говорит объективным смыслом своих независимо от воли и сознания слагающихся картин.

Связанность, слитность с окружающим миром, с объективной действительностью, обнаруживавшаяся у Пушкина уже в отношении к неодушевленной природе, еще полней сказывалась в его отношении к людям. Лирика Пушкина — это исповедь поэта. Она настолько искренна и конкретна, что по ней можно писать биографию поэта, во всяком случае летопись его чувств и дум. И первая черта, бросающаяся в глаза в лирике Пушкина, — это доброжелательное отношение к людям. Даже тогда, когда поэт сам терпит гонение, ущерб, переживает страдание и тоску, он не теряет сочувственного, любовного отношения к другим. Пушкин, сам стремившийся к счастью, признавший объективную и независимую от субъективного воззрения ценность каждого человека, с открытой душой и щедрым сердцем желал счастья другим:

Пускай я радости вкушаю не вполне.

Но ты, невинная, ты рождена для счастья.

Будь же счастлива, Мери,

Солнце жизни моей,

Ни тоски, ни потери,

Ни ненастливых дней

Пусть не ведает Мери.

Доброжелательность к другим у Пушкина была следствием сознания, что человек один счастлив быть не может, что человек может быть счастлив только среди людей и вместе с другими людьми:

Боишься ты людей, как черного недуга,

О жалкий образец уродливой мечты,

Утешься, злой глупец!

Иметь не будешь ты ввек ни любовницы, ни друга.

А ведь во времена Пушкина в сознании буржуазной Европы уже господствовала «уродливая мечта», что мир есть только субъективное восприятие созерцающего и мыслящего аппарата. Это идеалистически субъективистское воззрение было