Читать книгу "Держись, классный руководитель! - Серафима Григорьевна Нудельман"

всегда резко, что такие «выборы» — прямое нарушение демократии. Всех членов бюро должно выбрать собрание, а уж они потом решат кому быть главой. Но Галахов не сдавался. А с ним и всё окружение: Меренков и другие. Затем началось самое неприятное. Начали предлагать кандидатуры в бюро, и Галахов предложил Логинова первым кандидатом. Того самого Логинова, который окончил четверть с двойкой по литературе. Того, который не принимал никакого участия в жизни класса, болтуна и врунишку… Галахову, по-видимому, захотелось сделать бюро беспомощным и смешным (Ах так, вы отказались от Смирнова, ну так получайте!).

Помню себя на этом злополучном собрании: очень красная, очень взволнованная, звонкая до дребезжания, до рези в горле, дрожащая от гнева…

Какая это была острая боль, обида. Казалось, будто все, что год скапливалось по зернышку, что заняло так много времени и сил и вызывало живую надежду, что это накопленное — надежный фундамент добрых дел, все собранные чистые улыбки и слова, великодушные поступки и мечты о будущем хорошем, уважающем себя коллективе — всё полетело к чёрту, развеялось как дым от довольного хихиканья с покашливанием бездельника Меренкова, от наглого пафоса Галахова, от хитро косящих глаз Смирнова. Меня в этот день сразила неблагодарность и жестокость мальчишек, которые разрушали все хорошее. Не хватало только гиканья и посвиста.

В бюро выбрали Колоскова В, Пушкову Н. и Харламову А. Бюро приличное. После собрания домой идти не хотела, да и не могла, ноги не несли. Беседовала с Галаховым. Мальчик так мне был неприятен, что я хлестала его очень колючими словами. Строила тяжелые фразы и не стесняясь, не прячась, сказала, что он испортил всё, что мы так долго строили, что выстрадали и что теперь мы «у разбитого корыта». А мальчик оказался холодным экспериментатором. Он заявил, что ему хотелось проверить, так ли прочен мир в классе, так ли чиста дружба (вернее, ее зачатки), стали ли мы другими. «Оказывается, все на старых местах», — заключил Галахов. Уходить ему тоже не хотелось, он, несмотря на внешнюю расчетливость, монументальность и незыблемость своих убеждений, был по-своему взволнован и нервничал. Беседа очень утомляла и дергала. Мальчишка любит рыться в грязи (пусть меня извинит он за такой анализ его состояния) и извлекать из скверны «жизненные» примеры, как он говорит «от противного». Он делал эксперимент по его выражению. А по моим расчетам он еще и рисовался, и строил из себя этакого нигилиста и попирателя устоев. И вообще показывал свою индивидуальность или «на что способна личность, которая мыслит и никого при этом не боится».

Почему-то хотелось эту личность выпороть самым классическим, дореволюционным способом без скидок на новые времена и на новые производственные отношения.

Но я этому не обучена.

Был поздний вечер. В школе тишина. Ни души. Беседа затянулась. Пришел Восков, Салосин, Марина и Наташа, был и Смирнов. Все по-своему испытывали тревогу, беспокойство. Наверно, и обо мне подумали, ведь все с ужасом наблюдали, как я нервничала и страдала. «Мы очень за вас испугались», — сказала Марина. Домой шли втроем: я, Галахов и Восков. Медленно двигались теплыми переулками, говорили тихо. Рядом с нами шла весна, не допуская волнений по пустякам.

После этого вечера было все: прогулки по набережной Москвы в предпраздничный вечер, стояние у Мавзолея, мечты о летнем отдыхе в лагере и поездка за город. Снова было все, и хорошее, и плохое: угловато-предупредительный Симонов, очень галантно ведущий беседу с девочками, и матерные ругательства на футбольном поле, нежный аромат подаренных мне фиолетовых левкоев и нежелание подчиниться моей просьбе не идти пешком, а поехать к вокзалу на троллейбусе. Никакой логики отношений, ни твердых взаимных симпатий учеников и учителя, учеников и учениц. Всё мимолетно, как на нежной акварели, всё только легко намечено, трогательно и непрочно. И вдруг жирный мазок, очень некстати — акварель теряет смысл и аромат.

Вспоминаю глаза десятого «В». Очень любящие, очень доверяющие, сердитые, когда ругаю, и снова любящие. Вчера был в гостях у меня Володя Попов — один из десятков «любимчиков». Как хорошо и тепло с ним. Рассказывал об институте так горячо, так искренне. Вспоминал ребят из класса — так говорят о родных. Утешал меня, сердился на «нынешних».

А нынешние знакомятся со мной, изучают тоже. Только по системе «от противного». Вот гадкий математический метод. Презираю такой кривой ход.

Очень важные выводы

15 мая 1959 года

Май зеленеет. Готовиться к урокам ой не хочется, а надо. Очень сейчас тяжело. Отстаю как всегда по программе. Экзамен «на носу». Имею за душой одну радость. Сейчас выложу. Попросила ребят написать письма о своей профессии, об итогах двух лет обучения на заводе, об их учителях-рабочих. Вчера, в среду, пожертвовала на это урок истории (из таких «штучек» потом складывается классическое отставание).

Учитель знает это приятное ощущение, когда сидишь в классе, а дети пишут. Сопят, деловито шмыгают носом. И больше ни звука. Склоненные к тетрадям головы, осмысленные глаза. И ни за что в такую минуту не хочешь нарушить этот порядок.

Вот так хорошо было вчера. Не контрольную писали, не надеялись получить хорошую оценку, не страшились злосчастной двойки, а письма писали о заводе, о своей профессии — очень серьезно. Это — радость номер один.

Радость номер два — сами записки. Анализ этих записок сделаю в выходной день. А сейчас займусь «распадом колониальной системы».

Вопросы были поставлены так:

— Почему я выбрал данную профессию?

— Мой инструктор — рабочий.

— Роль комсомольца на заводе.

— Что мне дали два года обучения в школе и на заводе?

Прежде всего в ребячьих письмах рассказано, что они очень серьезно подошли к выбору профессии.

«Выбор профессии играет решающую роль в жизни каждого человека… Отец, будучи слесарем, предложил мне пойти по его пути. Но мне представлялась эта профессия как примитивная, устарелая… Работают напильником, крутят гайки и действуют немногими примитивными орудиями слесарного труда. Куда больше меня привлекало постоянное вращение (общение) со сложными станками.

… В этом была своя романтика. Короче говоря, мне нравилась профессия токаря.»

Дарьин Валя

«Токарь — профессия очень широкого горизонта.»

Салосин Шура

«Я выбрал профессию слесаря-ремонтника. Чем это было вызвано? По окончании школы я собираюсь поступить в школу машинистов электровозов. Но машинист должен обязательно иметь знания слесаря-ремонтника по ремонту своего