Читать книгу "Сосновые острова - Марион Пошманн"

Дверь в ванную открылась и выпустила облако пара. Из тумана проступили очертания тонкой фигуры в белом халате, явление непонятно чего, все в белом из белого облака. Гильберт затаил дыхание. Юноша казался прозрачным, почти бестелесным. Гильберта охватил невольный страх, он не решался заговорить, как будто Йоса мог просто испариться, если к нему обратиться. Юноша, все еще обессиленный, подошел к своей сумке и стал искать новую накладную бороду.

Прежде чем пойти в душ самому, Гильберт послал Йосу за покупками. Японцу велено было купить носки, которые продаются в каждом супермаркете, пугающе дешево стоят и изнашиваются в мгновение ока — товар одноразового употребления в Японии. В пути носки никогда не помешают, пусть их лучше будет много, будет из чего выбрать. Гильберту хотелось на некоторое время остаться одному. Ему неприятно было пользоваться ванной, пока Йоса находился в номере. Он совершал водные процедуры исключительно осторожно и прилагал усилия, чтобы не издавать шума, ведь японцы, как выясняется, чрезвычайно чувствительны. Унитаз мог не только смывать горячей водой и подогревать сиденье, но и проигрывать музыку и воспроизводить целый набор звуковых эффектов: шум моря, звук дождя, плеск воды разной силы и напора, птичье пение, ветер в кронах деревьев, шторм на побережье, вдобавок он предлагал полное собрание скрипичных концертов Моцарта. Мания чистоты в этой стране дошла до того, что даже звуки, воспринимаемые как грязные, смывались звуками чистыми. Йоса, пока находился в ванной, установил самый громкий звук для водопада, так что Гильберт действительно не мог различить, принимает ли японец душ или чистит зубы, но когда Гильберт узнал о звуковом сопровождении ванной комнаты, то отнесся к этому предвзято. Зачем еще подчеркивать деятельность в ванной специальными звуками? Разве от этого усиленного шума воды не становится только еще больше неловко? Разве вся эта музыка не приводит к тому, что снаружи начинают пристально вслушиваться в происходящее в ванной, хотя обычно не обращают на это внимания? Гильберт отказался применять акустическое сопровождение для отправления естественных потребностей. Пусть даже для Японии это обычное дело, ему было стыдно. Итак, он послал Йосу за носками, дождался, когда в коридоре закрылись двери лифта, только тогда разделся и пошел в ванную.

Гильберт, голый по пояс, сушил волосы, когда Йоса вернулся с носками. Гильберт принял очень горячий душ. Из японских душей льется почти кипяток. Имея в виду предстоящее путешествие, полное лишений и аскезы, Гильберт решил напоследок помыться самой горячей водой, какую только мог стерпеть, и теперь был красный, как рак. Он сам себе напоминал теперь краснозадых обезьян, японских макак, которые так привлекательно выглядят в туристических проспектах во время купания в горячих источниках холодной зимой. Обезьяны с красными мордами, окутанные водяным паром. От него теперь тоже валил пар, как из парилки, как от распаренной обезьяны. Он натянул чистую футболку и взял новые носки. Когда Йоса отвернулся, он поднес носки к лицу и понюхал с грустью, потому что они были такие новые, такие неиспользованные, такие свежие. Он бы с охотой понаблюдал теперь за японскими макаками, вообще, во время этого путешествия ему захотелось увидеть животных, туземных зверей, например японскую енотовидную собаку, похожую на американского енота-полоскуна, или европейского барсука, белую лису из легенды, оборотня, который превращается в утонченных дам и элегантных юношей, даже бурых медведей в диких дебрях Хоккайдо, так скучают дети, а он-то думал, что уже не способен так упрямо скучать по кому-либо. Он хотел прежде всего увидеть, как плещутся в источниках макаки, но тогда надо дождаться зимы, на склоне лета этого не увидишь, он желал видеть, как двигаются звери через заснеженный пейзаж, какие оставляют следы, хотел видеть, какое любопытство, какой инстинкт их гонит. Обезьянки с лицами цвета вареного рака и пушистым коричневым мехом, существование которых так же безусловно, как и загадочно. Животные, чьи движения подтверждают его самого, Гильберта, бытие.

Он надел ботинки, взял портфель, нащупал ключ.

Начнем, торжественно объявил он, с вишневых садов Уэно.

Вишневые сады Уэно в это время года не цветут, возразил Йоса, когда они выходили из отеля. Гильберт рассердился. Этот японец не соображает, о чем вообще идет речь. Он беспечен, когда необходим четкий план, и слишком формален, когда требуются щедрость и размах, еще одна причина его провала.

Мы приедем в Уэно, терпеливо объяснил Гильберт, и представим себе, что деревья цветут, какими их увидел Басё. Речь идет не о цветении как таковом, суть в энергетике этого места. После паломничества Басё прошло пять столетий, теперь уже не важно, весна сейчас или осень. Время прошло, а место осталось.

По лицу Йосы невозможно было понять, дошла ли до него эта мысль. Но его тело выпрямилось, стряхнуло усталость, и он сделался ответственен и серьезен, как гид перед иностранными гостями.

В парке Уэно он вывел Гильберта на главную аллею, действительно без счета усаженную вишнями, и свет так отражался от листьев, что Гильберт на мгновение подумал, что перед ним и вправду белое море цветов. Или снег. И то и другое устроило бы его больше, чем банальная зелень, и хотя все дело в месте, а не во времени, ничего особенного эти вишни Гильберту не давали. Даже Басё в день своего отбытия в поход посвятил цветущим вишням Уэно всего одну строчку: «Когда я увижу их снова?»

Гильберту смутно вспомнилось другое стихотворение, в котором предлагается разрубить вишневое дерево, чтобы найти его цветы, — совершенно неверный подход.

Он повернулся и, не дожидаясь Йосы, зашагал к вокзалу, при этом принял решение не тратить в течение путешествия более времени на тему вишневого цветения, а сосредоточиться на эффективности, логистике и сезоне вечнозеленых долгожителей сосен.

Станция Кита-Сенджу. Территория самоубийц. Высотки без лица и истории. Бесконечные улицы, ни на минуту не стихающее движение транспорта. Ни следа от исторического здания почты. Долго ждали на светофоре. Включился зеленый. Они всё не решались перейти улицу. Когда зеленый свет зажегся в третий раз, Йоса, следуя своему пути, миновал линию домов, состоявших из одних только аварийных выходов и уродливых коробок кондиционеров. Они шли мимо этих коробок, которые ритмически повторялись, совершенно одинаковые, один в один, казалось, будто они попали во временную петлю и движутся теперь по кругу. Потом — покинутые мелкие гостиницы с ресторанами, в витринах — пыльные муляжи блюд здешней кухни. Маленький супермаркет, магазин со спортивными кубками. Йоса, будто во сне, нашел новенькое здание чуть больше киоска. Вошли в стеклянные двери, и вот уже в помещении не протолкнуться. На этом почтамте помещалось два клиента, одно окошко и один стул ожидания. Невероятно, на этом месте находилась старая почта. Хорошо, что она вообще тут есть, эта почта. Они купили единственную марку с цветочным рисунком и одну открытку, и Гильберт написал всего одну фразу для Матильды: «Привет из Токио».

Пошли дальше по главной улице, Йоса непоколебимый, Йоса как автомат, Йоса немой. Прямая, как рельсы, улица перешла в мост через реку Сумида. Йоса привел Гильберта на берег. Черная вода, тень арки моста, совершенно гладкая поверхность, как гранитный пол в банке.