Читать книгу "Любовь фрау Клейст - Ирина Муравьева"

В два часа ночи сосед фрау Клейст, выехавший на инвалидной коляске в свой маленький, душный от роз палисадник, заметил мужскую высокую тень, припавшую к двери соседки с желанием взломать ее с помощью силы. Страдающий бессонницей любознательный инвалид, радуясь приключению и чувствуя себя настоящим мужчиной, немедленно вызвал полицию. Альберта увезли в наручниках.

Фрау Клейст спала и ни о чем не подозревала. Две детские головы, свежие, как только что сорванные яблоки, сияли внутри быстрой лодки. Река стала лесом. И дальше пошла чепуха и нелепость. Какая-то женщина, вроде слепая. Которая ела детей. Ловила в реке их, как рыб, и съедала.

По утрам слепая входила в сарай и говорила детям, которые сидели в клетке:

— А ну-ка давайте сюда ваши ручки!

И щупала их тонкокостные руки. Сердилась, что руки такие несочные.

— Еще бы немножко! — мечтала слепая. — Вы ешьте побольше! Вам разве не вкусно?

Бросала им кур с вертела, сыр, конфеты.

— Да ешьте вы, ешьте!

Но Ганс — умный мальчик! Обгладывал кости от курицы, просовывал их через прутья, как пальцы.

— Да что ж вы такие худющие! — скрежетала ведьма. — Еще потерплю, а в субботу изжарю!

Фрау Клейст привстала на подушках. Она была дома, одна, в своей спальне. Луна смотрела на нее не так, как сияющее небесное создание смотрит на бледное земное существо, а так одна злая баба глядит на другую. С тоской, с омерзением, без всякой пощады. Пушистая верхняя губа на отечном лице ее была по-кроличьи приподнята.

Утром позвонили из полиции. Альберт Арата, ученик той школы, в которой фрау Клейст преподавала рисование, пытался проникнуть к ней в дом с целью ограбления.

Фрау Клейст сразу же поняла, что произошло. Его нужно было спасать. Слегка запинаясь, но голосом бархатным, нежным, спокойным, она объяснила, что мальчик был ею — подумайте только! — слегка увлечен. По-детски, конечно. Она и решила прервать их занятия. А он рассердился. Чего не бывает?

Альберта отпустили на третий день. Родителям пришлось изрядно понервничать. Фрау Клейст, белая, как марля, потерявшая много крови во время аборта, сидела на диване в гостиной своего маленького любовника, а мать и отец стояли перед ней и смотрели на нее брезгливо — точь-в-точь как недавно смотрела луна, с ее этой кроличьей верхней губою.

Историю замяли, но фрау Клейст пришлось немедленно покинуть Мюнхен. С Альбертом она так и не увиделась. Перед самым отъездом он выскользнул из-под родительского присмотра и позвонил ей.

— Скажи, где ты будешь? — хриплым детским басом спросил он. — И я найду тебя через два года. Мы сразу поженимся. Совсем не могу без тебя.

Прошло много лет. Городок Гютерслоу, в котором она поселилась безвыездно, был чем-то похож на Бальтрум, такой же тенистый. На деньги, вырученные от продажи материнского имения в Швейцарии, дома покойного Франца в Мюнхене, а также всего, что осталось от деда, дяди Томаса и кузена Фридриха, фрау Клейст, всегда очень разумно обращавшаяся со своими средствами, жила совершенно безбедно. Забот было мало, друзей почти не было.

Ей больше совсем ничего не хотелось. Ни ласк, ни любви, ни тем более страсти. Как дерево, опутанное плющом, постепенно уступает этому навязчивому, подкравшемуся к нему существу сначала струящиеся по земле корни, потом золотое начало ствола, потом середину, и так, уступая, сдаваясь, становится просто опорой чужой жадной силе и жертвует ей, и сдается, и бредит среди ее листьев, в огне ее соков, так память о прошлом впилась внутрь жизни, и жизнь, подчинившись ей, оцепенела.

Иахим вложил в ее перчатку бумажный катышек. Она развернула его за воротами кладбища. «Я жду, чтоб ты позвонила». Она позвонила.

Синематограф, приютивший их, был похож на мерцающую раковину. В нем было темно и все время шумело. Не то это дождь шел на улице, не то им крутили кино с таким звуком. Их губы болели, а ноги дрожали. Так было нельзя продолжать бесконечно.

Иахим погиб, и пришел Гнейзенау. Магазин, в котором Грета выбирала пряжу, был полон сияния в тот день. Встало сильное солнце, хотя только-только закончился снег. Много выпало снега.

Но жарче всего, драгоценней, запретней был мальчик. Насколько запретней! Ни близость с Иахимом, пойманным мамой, ни связь с Гнейзенау, женатым на бедной чахоточной крошке, почти не грозили ничем, кроме сплетен. Но здесь! Здесь была бы скамья подсудимых, потеря всего и позор и несчастье.

Поверить в то, что фрау Клейст, услышав голос незнакомого человека в телефонной трубке, опять запылает, как уголь в жаровне, когда ей без месяца семьдесят восемь, — поверить в такое почти невозможно.

9 ноября

Даша Симонова — Вере Ольшанской

У нас беда. Нина попала в больницу с наркотическим отравлением. Я была на лекции, позвонили на мобильный и сказали, что она в реанимации. Как доехала — не помню. Дождь шел такой, что машины ползли.

Она лежала под капельницей. Юра стоял у кровати. У нее губы были совсем синими. Сестра, которая меряла ей давление, когда я вошла, стала меня успокаивать, что это часто бывает у подростков, если они пробуют наркотик первый раз. Мы с Юрой ждали, когда она проснется. Она минут через пять проснулась. Увидела нас и вся сморщилась.

— Доигралась? — спросил Юра.

На него было страшно смотреть, я боялась, как бы ему самому не стало плохо. Вошел доктор и стал объяснять нам, что произошло. Нина отказывается говорить, кто принес эту гадость в школу. Если верить ей, то попробовали все девочки в классе, кроме, может быть, двух или трех. Она сразу же отключилась и ничего не помнит. Доктор сказал, что, если она попробует еще раз, он ни за что не ручается. Кажется, она испугалась. Мы с Юрой вышли в коридор, и он набросился на меня чуть ли не с кулаками.

— Ну, что? Получила?

— При чем же здесь я?

— А кто здесь при чем? Ты ведь мать!

Обычная реакция. Когда его что-то так сильно пугает, наступает эта бессмысленная агрессивная ярость. В эту минуту он ничего и никого не слышит.

Я ночевала с Ниной в больнице. Спала на раскладном кресле. Вернее, дремала. Что-то мне приснилось, очень скверное: птица, большая, с длинным клювом, вся в растопыренных окровавленных перьях. Я пытаюсь догнать, а она удирает от меня, припадая на левую лапу.

Утром нас отпустили домой. Теперь ты понимаешь, почему никто не подходил к телефону.

…

Любовь фрау Клейст

Ровно в половине двенадцатого раздался звонок. Это они. Пришли смотреть квартиру. Припадая на левую ногу, фрау Клейст заторопилась к двери. Шея покрылась мелкими красными точками, как будто ее искусали муравьи.

За дверью стояла женщина лет тридцати восьми — сорока, стройная и высокая, с наивным удивлением внутри своих темно-фиалковых глаз. Верхнюю губу ее оттенял чуть заметный синеватый пушок, сгущающийся над уголками рта. На мужчину, который показался значительно старше — наверное, от седины, — фрау Клейст взглянула только однажды, но этого было достаточно. Она протянула руку сначала высокой женщине, потом ему. На сухом, коричневом от старости запястье фрау Клейст были видны красные зубчатые швы, оставшиеся от перчаток.