Читать книгу "Песня учителя - Вигдис Йорт"

Она налила бокал красного вина и уселась перед камином. Камин она тоже разожгла. Температура на улице не опускалась ниже нулевой отметки, дома холодно не было, но огонь успокаивал ее. А еще, разумеется, вино. Муками совести она не терзалась – почему бы ей и не выпить пару бокалов? Она не из тех, кто склонен пропить собственный дом. О таких она и думать не желает.

На следующий день Лотта шла по улице Бломаннгата, перед этим побывав в обувной мастерской: днем ранее, пытаясь посмотреть на свою обувь иными глазами, Лотта обнаружила, что в одной из ее любимых туфель спереди слегка отклеилась подметка.

Когда Лотта проходила мимо алкогольного магазина, ее окликнули по имени. В подворотне стоял, расплывшись в улыбке, ее знакомый бомж, как обычно, в приспущенных штанах и с бутылкой «Рингнеса» в кармане куртки. Увидев Лотту, он искренне обрадовался, протянул ей замызганную пятидесятикроновую банкноту и попросил ему помочь. Так, значит, он отирается возле алкогольного магазина в надежде, что кто-нибудь из прохожих купит ему выпивки. Может, студенты Школы искусств отличались в этом отношении полезной сговорчивостью? Лотта кивнула, развернулась и направилась к магазину. Эта сцена не укрылась от глаз какой-то незнакомой женщины – та остановилась и проводила Лотту взглядом.

Лотта купила пол-литровую бутыль настойки «Гаммель данск» и пакет, положила бутылку в него и вышла на улицу. Она заметила, что женщина по-прежнему стоит и наблюдает за ней. Она явно хотела удостовериться, что Лотта совершает нечто в ее глазах отвратительное, а может, откровенно противозаконное. Ну да, покупает выпивку бездомному алкашу. Лотте стало неприятно, но она решительно прошагала к бомжу и, не удостоив оскорбленную дамочку и взглядом, отдала бомжу пакет. К тому же, откуда бы дамочке знать, что в пакете. Может, бутылка безалкогольного вина, ха-ха! Лотта улыбнулась – она прекрасно осознавала, что делает. Или как?

Бомж несказанно обрадовался. Лотта спросила, как его зовут, но ей тотчас же показалось, будто она разговаривает с ним как с ребенком. А как тебя зовут, дружок? Нет, это вышло случайно. «Как вас зовут?» – спросила она совершенно другим тоном, теперь вопрос звучал так, словно она сотрудница биржи труда, но бомжа, похоже, это не тревожило – уж очень он обрадовался бутылке. Он ответил, что зовут его Ингемунд, впрочем, это Лотта и так знала. Она сказала, что ей пора, у нее встреча, и это была чистая правда. Дамочка по-прежнему смотрела на нее, но уверенности у нее поубавилось – видно, ее сбила с толку безмятежность Лотты. Да, это Лотта запомнит. Она спасла Ингемунду день. Не жизнь, конечно, но спасать жизни в ее задачи не входит. А что же тогда входит в ее задачи? И что еще она может сделать? Пригласить его домой? Отправить в лечебницу для алкоголиков? Позвонить в Службу социальной поддержки населения? Особенно если учесть, что в корне менять собственную жизнь в его планы явно не входит. Ведь иначе-то он бы и сам обратился в Службу социальной поддержки? Или следовало просто пройти мимо? Тогда он простоял бы в подворотне еще дольше, готовый унизиться перед любым другим прохожим. Нет. Или как? Значит, она выбрала самое простое решение как для себя, так и для него? Как поступил бы Брехт? Ну разумеется, у него-то готового ответа нет, а Лотте нужен ответ – готовый и четкий! Какова ее задача – ее, обычного, но крепко стоящего на ногах гражданина общества? Лотта понимала, что должна сама это определить. В этом и заключалась сложность. Определить то, что считаешь собственной задачей, за что, по твоему мнению, несешь ответственность, защищать ее ради себя и других и жить в соответствии с ней. Положить конец утомительному самокопанию! Значит, вот в чем причина? Не ради других, не ради ближнего своего?

Таге Баст стоял возле главного входа. Настроения сниматься у Лотты не было. Она попыталась не обращать на камеру внимания, как не обращала внимания на оскорбленную дамочку. Она старалась настроиться на лекцию. Настраиваться на лекции она давно научилась. Возможно, в записи это будет видно, и на это интересно посмотреть, понаблюдать, как легкая взбудораженность после встречи с бомжом и высокомерной дамочкой сменяется на присущую лекторам сосредоточенность. «Хотя бы поэтому фильм должен получиться интересным», – думала она. Ох, да почему же ее так это волнует? Потому что… потому что она совершенно точно боится, что врет сама себе и что сейчас эта ложь станет очевидной? Не в том дело, что студенты и другие преподаватели сочтут фильм о ней скучным, нет. Лотта понимала, что боится. Безусловно, неприятно, когда тебя выставляют чересчур правильной и скучной, даже консервативной, однако по-настоящему Лотта боялась разглядеть в себе нечто такое, что не обойдется без последствий. Что ее самообман разоблачат, но не для других, а для самой Лотты. И ее страх уже сам по себе доказывает, что самообман этот существует. Так в чем же он заключается?

А вот это, если она считает себя человеком зрелым и сознательным, ей придется выяснить, и, возможно, ей удачно представилась просто золотая возможность. Надо приучить себя к этой мысли, потому что важнее всего – столкнуться с той правдой, с которой больше всего боишься столкнуться. Но неужели она действительно думает, что Таге Баст расскажет ей какую-то правду о ней самой, до сих пор ей не известную? Да, возможно, неосознанно, возможно, он сам даже и не поймет, что она, Лотта, этого боится, может, и другие тоже не поймут, а вот для нее все станет очевидным?

Лотта всю свою жизнь занимается драматургией, взаимосвязью между искусством и действительностью, замалчиванием и правдой, а сейчас кто-то из студентов убедил ее испытать все самой. Но это, наверное, произошло, потому что она доросла до того момента, когда ей хочется испытать все самой, с головой окунуться в эту пропасть. «Так окунись, – уговаривала себя она, – просто подойди к краю и прыгни. Да, я прыгаю. Прыгаю, – она шагала прямо на камеру Таге Баста, – я иду вперед, и если наткнусь на что-нибудь – не важно». Таге Баст отступил назад, споткнулся и взмахнул рукой, но другой рукой крепко держал камеру. Мамаша Кураж, Мамаша Кураж. В исполнении Лотты Бёк последняя сцена получалась особенно драматичной, надо непременно продемонстрировать это Таге Басту.

Студенты сидели в аудитории.

– Как мы все помним, – начала Лотта, прекрасно зная, что студенты все напрочь забыли, – как мы помним, после смерти Швейцарца у Мамаши Кураж остается лишь глухонемая дочь Катрин. Однако сама Мамаша Кураж пребывает в благом расположении духа, потому что ей удалось урвать дешевые льняные рубахи, а продать она их собирается втридорога.

– Как-то это маловероятно, – засомневалась мать-одиночка, – она же только что сына потеряла, а радуется каким-то рубахам?

Лотта просияла – студентка запомнила сюжет!

– Резонный вопрос, – согласилась она, – но давайте подумаем, как можно в этом контексте трактовать реализм? Вероятнее всего, «Мамаша Кураж» – пьеса, реализм в которой присутствует на уровне идеи, в том смысле, что механизмы выживания, к которым человек прибегает во время войны, изображены реалистично. Надеюсь, вы понимаете, о чем я сейчас говорю.

Лотта опасалась, что ничего они не понимают. Таге Баст двинулся вдоль стены и остановился всего в нескольких сантиметрах от Лотты, после чего повернулся и, направив объектив на студентов, запечатлел их, по всей видимости, непонимающие глаза. Однако Лотта уже решила, что встретит фильм Таге Баста с открытым сердцем.