Читать книгу "Просто Маса - Борис Акунин"

Слава роковой красавицы Орин после этого распространилась еще шире, а плата за ее любовь выросла вдвое.

В путь отправились ночью, чтобы не привлекать внимания. Три скромных паланкина без гербов: в первом Тацумаса, во втором Орин, в третьем О-Судзу с младенцем. Двенадцать самых крепких учеников тащили носилки полубегом, сменяясь через каждый ри. В трехстах шагах впереди рысил Данкити, зорко вглядываясь во тьму.

На рассвете они были уже за Синагавой, пообедали в Цуруме, заночевали в Сагами, а на следующий день достигли подножия невысокой и круглой, как голова Будды, горы Хотокэяма. Оттуда дорога поднималась вверх.

Тацумаса распрощался с учениками. Условились с Данкити так когда на вершине Хотокэямы задымит костер, это будет знак, что опасность миновала, можно возвращаться в Эдо.

О-Судзу посадила себе на спину малыша, Тацумаса взял тяжелую поклажу, Орин — легкую. Оба доставшиеся ей узла (в них одежда и всё потребное для ребенка) куртизанка взяла в одну руку, в другую — веер, и пошла первой, томно обмахиваясь. Она любила посетовать на свою хрупкость, но на самом деле была сильной. Доктор Саяма вряд ли ошибался, говоря, что она проживет сто лет.

Женщины вообще оказались выносливее Тацумасы. Непривычный к длинным пешим прогулкам и тасканию тяжестей мастер вдруг остро ощутил, что пятьдесят лет — уже порог старости, и постарался не расстраиваться по этому поводу.

Госпожа О-Судзу выглядела свежей и бодрой, но, поглядывая на мужа, то и дело жаловалась на изнеможение.

Поэтому путники делали частые привалы, любуясь горными видами. До нужного места, перевала Харами, они добирались часа четыре. Оттуда открывался обзор всей равнины Мусаси — картина, от величественности которой у Тацумасы перехватило дыхание.

С этой точки вниз шел спуск — не отвесный, но такой крутой, что без веревки сорвешься. Веревка была спрятана под корнями могучей, согнутой ветрами сосны, прицепившейся на самом краю смотровой площадки. Размотав конопляный канат, из-за бурого цвета неразличимый на бурой же земле, Орин завернула полы кимоно, подвязала шнуром рукава и спустилась первой до самой кромки обрыва. Когда-то здесь отвалился кусок горы, и сразу под разломом образовалась пещера. С перевала ее было совсем не видно.

На последнем своем отрезке канат был завязан несколькими узлами, чтобы ставить на них ноги. Привычная Орин ловко соскользнула в пещеру, для благородного вора это перемещение тоже никакого труда не составило. Не устрашилась высоты и госпожа О-Судзу. В юности она была цирковой акробаткой и не совсем забыла былые навыки. Она поплотнее привязала малютку к спине, без колебаний повисла над пропастью.

Дитя запищало от восторга. Моя кровь, подумал Тацумаса.

Он еще дважды поднялся и спустился, перенеся в пещеру поклажу.

Убежище было превосходным. Должно быть, куртизанке здесь хорошо медитировалось. Она умудрилась сделать скит уютным: застелила пол соломенными циновками, а грубые каменные стены прикрыла шелковыми ширмами. Посередине, в квадратной ямке, был устроен очаг. Орин сказала, что разжигать его можно только в темноте или при густом тумане, тогда с дороги не увидят дыма.

Убедившись, что гости устроены, куртизанка засобиралась в обратный путь. Ей нужно было дотемна спуститься на равнину, где дожидался паланкин. Тацумаса хотел проводить благодетельницу, ибо такой нарядной красавице негоже в одиночку расхаживать по безлюдным местам, но госпожа Орин отказалась.

— Добираюсь же я сюда одна во время своих «паломничеств», — засмеялась она. — На худой конец у меня есть вот это и вот это. — И тронула сначала перламутровую рукоять стилета, а потом заколку в высокой прическе симада-магэ.

Куртизанки такого уровня отлично владеют искусством самозащиты — без этого в их ремесле нельзя. И если Орин не заколола того полоумного самурая, то исключительно из опасения нанести ущерб репутации заведения. Что это за чайный дом, в котором убивают клиентов?

Распрощались сердечно, со многими поклонами. Тацумаса придержал конец веревки, чтобы красавице было удобнее карабкаться, и тактично отвел взор, дабы не увидеть снизу лишнего.

* * *

Только оставшись с женой и маленьким сыном в уединенной пещере, Тацумаса понял, зачем изнеженная столичная модница совершает утомительные паломничества в этот пустынный край.

Какой покой! Какой пьянящий воздух! И как прекрасно оказаться вне времени, вне условностей и забот текучего мира!

Впервые он и жена существовали в одном измерении: вместе бодрствовали ночью, вместе спали днем. Какое, оказывается, наслаждение спать, обнявшись с любимой — просто спать.

Никогда прежде они не проводили целые сутки вместе, никогда столько не разговаривали обо всем на свете. Даже стало жаль минувших лет, потраченных на одно лишь постижение Китодо.

Но Тацумаса утешался мыслями о будущем. Размышлял он вслух, потягивая трубку, вороша в очаге уголья или пригубливая чай. По задней стене пещеры стекала чистая горная вода, чай из нее заваривался отменный.

— Мы будем жить долго и сполна насладимся старостью, — говорил Тацумаса. — Я буду учить сына Китодо с раннего возраста, и через двадцать, много двадцать пять лет он будет готов к тому, чтобы возглавить школу. Тогда я удалюсь от дел, и мы с тобой заживем друг для друга. Мы все время будем вместе.

— Как сейчас? — хихикнула жена. — Днем я буду ворочаться от бессонницы, а ночью клевать носом?

— Нет, — великодушно молвил Тацумаса. — Я привыкну жить дневной жизнью, как все нормальные люди. И закат у нас будет закатом, а восход — восходом.

Здесь-то было наоборот. Волшебным горным восходом они полюбовались перед тем, как лечь спать.

— Мы будем ценить каждый день старости как величайшую драгоценность, потому что для кого-то из нас он может оказаться последним. Но к тому времени мы с тобой научимся понимать смерть и не бояться ее. И если ты уйдешь первой, я сразу же последую за тобой.

Произнеся эти слова, он растрогался, на глазах выступили слезы, но О-Судзу опять захихикала. Здесь она все время находилась в приподнятом настроении.

— Еще бы! Без меня вы все равно пропадете. Не сумеете держать себя в чистоте, станете есть всякую дрянь и очень быстро преставитесь от грязи и несварения желудка. — Она сняла ему с подбородка табачную, крошку. — Нет уж, я должна пережить вас хотя бы из чувства долга. А потом, с почетом похоронив великого мастера Китодо, я подумаю, не выйти ли мне замуж за какого-нибудь опрятного старичка.

Столь легкомысленных речей Тацумаса не слышал от нее с тех пор, когда они были еще любовниками и не задумывались о женитьбе.

Конечно, много беседовали о сыне. С ним Тацумаса тоже никогда еще не проводил столько времени, а это оказалось очень приятно.

Часами они играли в немудрящую забаву. Отец протягивал палец и веселился, когда младенец сжимал его кулачком или совал в рот и начинал грызть единственным зубом. Сердился, что не получается хорошенько укусить, свирепо морщил лобик. Один раз Тацумаса развернул пеленку, чтобы пощупать, крепкая ли у сына хара, — и был окачен упругой горячей струйкой. Это было единственный раз, когда суровое дитя расхохоталось.