Читать книгу "Все меняется - Элизабет Говард"

В последовавшей короткой паузе Рейчел попросила извинить ее: она сходит проведать Сид, а потом сразу спать. Мужчины встали, и Арчи, который сидел ближе всех, открыл для Рейчел дверь и снова закрыл за ней.

– Позвони Айлин, Руп, пусть соберет тарелки.

– Хью, тебе там ближе.

В поисках звонка Хью пошарил под столом там, где сидела Рейчел. Эдвард отошел к серванту за портвейном. Клэри сказала:

– Если это значит, что дамам пора удалиться, я, пожалуй, удалюсь спать. Всем спокойной ночи.

Зоуи решила:

– А я подожду Джемайму в гостиной, а потом тоже спать.

Айлин, собирая посуду после десерта, спросила, не подать ли джентльменам кофе в столовую.

– Кто-нибудь хочет кофе? – спросил Хью, но никто, похоже, не соблазнился. Айлин было отдано распоряжение принести поднос в гостиную, и да, на этом всё. В комнате возникла легкая, но несомненная натянутость.

Бутылка портвейна пошла по рукам, все четверо мужчин наполнили бокалы.

Хью сказал:

– Прежде чем мы поговорим о предстоящих делах, предлагаю всем вместе выпить за нашу дорогую матушку и… – он взглянул на Арчи, – …и за друга.

Все встали и последовали предложению.

От этого обстановка как будто бы слегка разрядилась. Снова усевшись, присутствующие закурили сигареты, а Эдвард – сигару.

– С согласия Рейчел, – начал Хью, – я побывал у викария, чтобы назначить дату похорон, и мы договорились на следующий понедельник. Я просил о следующей субботе, но оказалось, что это неудобно, так что они состоятся двадцать пятого в половине двенадцатого. Еще я подготовил черновик объявлений для «Таймс» и «Телеграф» – они будут опубликованы в этот понедельник. В них я указал время и место похорон для тех, кто пожелает присутствовать. Вот и все, что я пока успел.

Руперт сказал:

– Рейчел ничего не говорила о том, где хочет жить?

– Ничего. Только сказала, что не желает оставлять за собой лондонский дом.

– Он все равно принадлежит компании, – сказал Эдвард. – Хоть что-то можно продать.

– Не понимаю, почему ты так горишь желанием продавать. Бриг всегда говорил, что недвижимость – лучшее вложение капитала, и я, как глава компании, твердо намерен следовать его заветам.

– Что ж, ты, вероятно, забыл, что и Хоум-Плейс принадлежит компании. Рейчел, разумеется, не захочет жить здесь одна, а стоимость поместья чертовски возросла с тех пор, как Бриг приобрел его. Если мы его продадим, то сможем купить Рейчел симпатичный домик или квартиру в Лондоне.

– Неужели ты и вправду хочешь избавиться от дома, где все мы провели такую значительную часть нашей жизни, где выросли наши дети, где все мы нашли приют в прошлую войну? Не может быть, чтобы тебе этого хотелось!

Господи, думал Арчи, беспомощно глядя на Руперта, вот и у меня такие же чувства, как у Хью, только я ничего не могу поделать.

Но на выручку пришел Руперт.

– Я согласен с Хью, – сказал он. – И считаю, что даже если Рейчел не захочет жить здесь, мы могли бы разрешить расходы и сохранить дом для нее, для детей и, если уж на то пошло, для меня.

И все посмотрели на Эдварда.

Он неловко поерзал в своем кресле.

– Ради всего святого, незачем считать, что мне нет дела до дома. Просто Диана хочет жить за городом, значит, придется продать аренду дома на Ранулф-роуд, а за нее много не выручишь, ведь осталось всего десять лет, и купить другой. А я и без того стеснен в средствах и явно не в состоянии платить за вторую недвижимость.

Хью заговорил было о том, что остаются они втроем, и почти одновременно Арчи очень нерешительно намекнул, что следовало бы дождаться Рейчел и посоветоваться с ней. И потом, может, Дюши оставила в своем завещании какие-нибудь распоряжения на этот счет?

Кажется, это слегка снизило накал. Руперт согласился, что развивать эту тему пока не имеет смысла, и они предались воспоминаниям о прежних временах в Хоум-Плейс, когда Бриг приводил к Дюши залетных и никому не известных гостей, а Дюши утешала молоденьких нянь-евреек из «Приюта малышей», эвакуированного в Хоум-Плейс на время войны, приглашая их на чай с печеньем и Бетховеном из граммофона. Умиление понемногу вытеснило разногласия между братьями.

А потом вниз сошла Джемайма с сообщением, что Сид уже легла и спала, когда Рейчел зашла проведать ее, и все дружно решили, что пора закругляться.

* * *

Зоуи разделась в знакомой комнате с обоями в павлинах и хризантемах, присела перед зеркалом на туалетном столике и, снимая макияж, вспоминала, как нервничала при первом приезде сюда. Все ее наряды казались неуместными, и хотя ее встретили радушно как жену Руперта, ей казалось, что она никогда не станет здесь своей, не выдержит враждебности Клэри, никогда не будет ей мачехой. Ну, если уж начистоту, ей и матерью становиться не хотелось, и эта перспектива казалась особенно нудной и безнадежной под придирчивыми и осуждающими взглядами Клэри и Невилла. А потом случилась та злополучная история в Лондоне, когда она играла во флирт и заигралась и поплатилась за это несчастным малышом, смерть которого, с ее точки зрения, стала милосердным избавлением. Какой же бессердечной дрянью я была, думала она, ничто меня не заботило, кроме собственной внешности и желания, чтобы Руперт восхищался мною с утра до ночи. Но его-то я любила.

Ей вспомнилось, какую немыслимую деликатность и доброту проявила Дюши, когда она влюбилась в Джека Гринфельдта, как Дюши оставила их вдвоем во время встречи, которая для них стала последней. Страдания по нему до неузнаваемости изменили всю ее жизнь. Тогда она была уверена, что у нее нет других причин жить, кроме Джульет, поскольку Руперта считали погибшим, а Джек, для которого память об увиденном в германских концлагерях стала невыносимой, застрелился. Она бывала в маленьком временном госпитале для тяжелораненых, которых выхаживали между операциями, чтобы спасти то, что осталось от их израненных тел. Большинству этих людей предстояло жить в полной зависимости от чужой помощи, почти всем им еще не исполнилось и двадцати пяти лет, но лишь после смерти Джека она начала понимать, каково это – быть другим человеком, бесконечно менее везучим, чем она сама, и перестала принимать как должное все дары судьбы.

Таким было нерешительное, как и большинство других, начало, и вот к чему она теперь пришла – у нее были Руперт, свою любовь к которому она осознала, Джульет, такая же своенравная, миловидная и эгоцентричная, как сама она в ее годы, и новейшее из ее сокровищ – сынок, друг всяческой живности, который расплакался, получив в подарок на четвертый день рождения хорошенькую плюшевую мартышку: «Она не настоящая! А я хотел живую обезьянку!», и был вынужден удовлетвориться морской свинкой.

Руперт застал ее в слезах.

– Милая, что случилось?

– Ничего, правда… то есть все сразу. Мне так повезло – быть здесь, с тобой. Я так тебя люблю, – она села на постели и протянула к нему голые руки.