Читать книгу "Шутка - Доменико Старноне"

Вначале я занимался этим только для самоуспокоения. Перелистывал альбом, принюхивался к аппетитным запахам, которые проникали в комнату, несмотря на закрытую дверь, а время от времени краем глаза поглядывал на малыша, который, соблюдая наш с ним уговор, сидел молча, не скрипел стулом, казалось, даже не дышал. Он смотрел на эскизы не отрываясь, вместе со мной, как если бы мы соревновались, кто раньше устанет. Но в какой-то момент я о нем забыл. Мне пришла идея использовать зарисовки квартиры, какой она была много лет назад, превратить ее в нью-йоркский дом, где происходит действие рассказа Генри Джеймса. Эта возможность вдохновила меня; вот прекрасная отправная точка – создать некий гибрид американского интерьера девятнадцатого века с неаполитанским интерьером середины двадцатого. Замечательно. Я тут же начал выделять карандашом из беспорядочной массы рисунков, покрывавших лист, детали, которые были мне нужны. И так увлекся, что, когда Марио негромко позвал меня (в этот момент все получалось, у меня в голове возникли необычайно ясные, четкие образы), я резко ответил: «Сиди тихо, ты же обещал». Но он жалобно повторил:

– Дедушка!

– Как мы с тобой договаривались?

– Я должен молчать и не шевелиться.

– Вот именно!

– Но мне надо сказать тебе одну вещь, только одну.

– Ладно, скажи одну вещь – и всё.

Он показал на несколько штрихов, сделанных черным фломастером в правом углу страницы, которую я рассматривал. И сказал:

– Это ты.

Я взглянул на рисунок, вернее, на каракули. Возможно, это было изображение юноши, сжимающего в руке нож, или маленького мальчика со свечой, но выглядело все как-то неопределенно, словно рука оказалась в углу листа неожиданно для себя самой. Когда я нарисовал его? Прошлой ночью, десять минут назад? Линии словно сворачивались клубком, так быстро, что исчезали, едва показавшись. Это мне понравилось. Я вспомнил один трюк, который удавался мне в детстве, и порадовался, что все же сумел сохранить хоть что-то от моего дара рисовальщика с той поры, когда жил в этой квартире с родителями и братьями. Хорошая находка, надо ее использовать, подумал я. И спросил мальчика:

– Тебе нравится?

– Не очень, я тебя немножко боюсь.

– Это не я, это каракули.

– Это ты, дедушка, сейчас сам увидишь.

И он с решительным видом слез со стула.

– Куда ты?

– За альбомом с фотографиями, идем со мной, и рисунок возьми.

Он подождал, когда я встану, и взял меня за руку, как будто кто-то из нас мог потеряться по дороге. Когда я открыл дверь в коридор, оттуда нахлынула волна холодного воздуха. Конечно же, Салли распахнула все окна, чтобы проветрить комнаты и высушить вымытые полы, и в итоге основательно выстудила квартиру. С улицы доносился оглушительный шум – ведь сейчас нас не защищали от него двойные стекла. Мы зашли в кабинет Бетты; там тоже были открыты окна, и грохот машин приглушал далекие крики, – казалось, кто-то хлопает по ковру выбивалкой. Марио подтащил стул к стеллажу с дверцами, я попытался остановить его.

– Скажи, где альбом, я сам его достану, – предложил я, но он не послушался, ему очень хотелось вскарабкаться наверх. Повернув ключ в замке, он отпер одну из дверец, достал старинный альбом в темно-зеленом переплете и протянул мне.

– Теперь надо закрыть, – напомнил я.

Он закрыл дверцу.

– На ключ.

Он ловко повернул ключ в замке.

– Ты гном, – сказал я.

– Нет.

– Да-да, ты гном.

– Неправда, я не гном, я мальчик, – рассердился Марио.

– Ну ладно, извини, ты мальчик, дедушка глупый и говорит глупости, не обращай внимания.

Я помог ему спрыгнуть со стула, однако на этот раз он попытался высвободить руку, хотел спрыгнуть самостоятельно, но я ему не позволил, – а когда с торжествующим криком приземлился, спросил меня:

– Ты хотел сказать, что я – Семьгном?

– Да, – согласился я. И объяснил ему, что он зря обиделся, что это был комплимент, означавший: для своих лет ты очень смышленый и многое умеешь. Затем я положил альбом на письменный стол и спросил, где фотография, которую он хотел мне показать. Я прекрасно знал этот альбом, в нем были семейные фото моей матери, потом к ним добавились фото моей жены, а после ее смерти – семейные фото Бетты.

Марио перелистал альбом с видом знатока и показал мне снимок, на котором я был запечатлен с матерью и братьями. Я совсем забыл о нем – наверно, я всегда смотрел на него холодно и отстраненно, так как считал, что все происходившее со мной в отрочестве было навязано мне против воли. Это фото, по-видимому, сделал мой отец: он смотрел на нас, сидя в машине, а мы смотрели на него. Мама и братья улыбались, а я – нет. Сколько мне было тогда – двенадцать, тринадцать? Собственное лицо показалось мне отвратительным – длинное, узкое, с расплывчатыми чертами, словно у незавершенной статуи. Время пощадило снимок, ни один миллиметр на нем не потускнел – кроме моего изображения. Впрочем, возможно, это был дефект экспозиции, от которого пострадал только мой силуэт. У меня не было ни носа, ни рта, глаза были спрятаны под надбровными дугами, волосы растворились в белизне облачного неба. Это мгновение, зафиксированное объективом, вызвало у меня только одну ассоциацию – с той ненавистью, которую я тогда испытывал к отцу. Я ненавидел его за то, что он был игрок, за то, что он не умел с достоинством переносить нищету, за его неизбывную злобу, которую он срывал на нашей матери и на нас, когда ему нечего было поставить на карту. Я вновь ощутил эту ненависть – и сейчас она была мне противна.

– Видишь теперь, что это ты? – спросил Марио.

– Ничего подобного.

Он положил рисунок рядом с фотографией.

– Не ври, дедушка, это ты.

– Я не был таким, просто фотография плохая.

– Но ты же себя таким нарисовал, вот, посмотри. Ты здесь очень некрасивый.

Я вздрогнул:

– Да, так и есть, но с твоей стороны было нехорошо говорить мне об этом.

– А папа говорит, что надо всегда говорить правду.

Я подумал, наверно, это Саверио сказал ему, что я некрасивый, и не только на этом снимке, но, возможно, и в жизни. Чтобы люди симпатизировали друг другу, их телесные оболочки, эти частицы природы, должны иметь в себе нечто схожее, а мы с зятем не чувствовали никакого сходства между нами. Опять я услышал крики, удары выбивалки по ковру стали громче. Я посмотрел на фасад дома напротив: там никто не скандалил, не выбивал ковер. Я сказал:

– Дедушка не только очень некрасивый, дедушка еще и немножко глухой. Ты слышишь, как кто-то кричит?

Марио ответил, закрывая альбом:

– Да, это Салли.

– А почему ты раньше не сказал?

– Чтобы не мешать тебе.