Читать книгу "Битна, под небом Сеула - Жан-Мари Гюстав Леклезио"

К лапке Черного Дракона господин Чо привязал свернутую в трубочку записку с несколькими отдельными словами, значение которых было известно ему одному:

море

остров

ветер

крыло

возвращение.

А к правой лапке Бриллиантика он прикреплял нежные, полные любви послания:

бесконечность

давно

нежность.

А еще имя его жены: Сён Хе Хан.

Господин Чо часто думает о ней, она умерла там, на острове, когда он еще служил в полиции. Зарабатывал он немного, а потому она работала банщицей в общественной бане, делала массаж деревенским женщинам и ухаживала за их кожей.

Ради нее-то господин Чо и затеял всю эту историю с голубями. Он помнит, как она сказала в тот день, когда он расспрашивал ее про бабушку: «Вот бы стать птицей и полететь туда». Это верно: сторожевые вышки и колючая проволока могут удержать только людей и животных, которые ходят по земле. Птиц и насекомых, а может, и змей с лягушками границы не остановят. На деньги Сён Хе Хан они и вырастили всех этих голубей. Господину Чо хотелось, чтобы ее мечта сбылась, хотелось показать ей, что когда-нибудь они отправят весточку ее родным, оставшимся на той стороне, что это возможно. Но она умерла до того, как это свершилось.

После пробных полетов над большой рекой господин Чо подумал, что неплохо было бы проделать то же самое в горах. Там, по ту сторону границы, высились огромные горы с заснеженными вершинами, острыми скалами и глубокими ущельями – непреодолимая преграда для тех, кто не умеет летать как следует. Для первых тренировок господин Чо отвез своих голубей на вершину горы Пукхансан[32]. Мотороллер уже немного выдохся: он был куплен еще в те времена, когда господин Чо занялся доставкой овощей и фруктов с базара в центральные районы города. Господин Чо решил, что будет осмотрительнее нанять такси. Он обсудил цену поездки: рано утром туда, а обратно ближе к вечеру. Таксист, которого звали господин Ли, как и господин Чо, в прошлом служил полицейским, а потому согласился ему помочь, не торгуясь, по очень разумной цене. Единственным требованием господина Ли было, чтобы птицы путешествовали в багажнике, пусть даже не полностью закрытом, чтобы в салоне после них не осталось запаха и перьев. Господин Чо согласился не раздумывая: «Голуби не боятся холода, – сказал он, – и немного свежего воздуха пойдет им на пользу». На этот раз он заготовил более понятные записки, на случай если один из голубей заблудится в горах и его подберет кто-то из местных жителей. Послание выглядело примерно так:

«Здравствуйте! Меня зовут Черный Дракон, записку, которую я несу, просьба передать только моему хозяину, господину Чо».

Далее следовал адрес. Он бы добавил и номер телефона своей дочери, да боялся, той не понравится, что ее личный номер может попасть в руки чужим людям, к тому же она могла посмеяться над его чудачеством.

Итак, ранним апрельским утром такси господина Ли привезло господина Чо на вершину горы. Дул холодный ветер, но небо над туманной дымкой сияло чистейшей синевой.

«Идите сюда, мои милые, – говорил господин Чо, обращаясь к парочке голубей. – Сейчас вы узнаете, каково это – летать в воздухе, чище которого нет во всей стране, вдали от смрадных городов». Он приоткрыл клетку, чтобы голуби немного попривыкли. Все это время, желая приободрить птиц, господин Чо ворковал: «Ррру-ррру-ррру…» Затем он достал из клетки Бриллиантик, подержал ее в руках, нежно подул несколько раз ей на клюв. Почуяв восхитительный воздух, аромат разогретых солнцем сосен, запах стелющихся между камней растений, а возможно, и запах снега – мирный запах, ощущать который могут одни лишь птицы, та стала легонько вырываться. Мгновение спустя господин Чо подошел к отвесной стене, возвышавшейся над местностью, подбросил Бриллиантик высоко в небо и стал следить, как она взмыла ввысь, пролетела мимо восходящего солнца и стала кружить над деревьями. Неподвижный воздух наполнился шумом ее крыльев. Вслед за этим господин Чо выпустил на волю Черного Дракона, и тот, шурша перьями, поднялся вертикально вверх и догнал свою подружку.

Голуби встретились в небе и принялись виться один вокруг другого, так быстро и так близко, что господин Чо на какой-то миг испугался, как бы они не разбились о скалы. Затем он закрыл глаза, чтобы лучше прочувствовать то, что чувствовали они, – этот вихрь из света и ветра, в котором под ними кружились горы и сплетались в нити белые и серые облака.

Саломея тоже закрывает глаза. Она протягивает руку, и я сжимаю ее в своих ладонях, как будто через кожу могу передать ей вкус горного воздуха, шум ветра в верхушках сосен, шорох голубиных крыльев. Она вздрагивает: болезнь сделала ее нервные окончания в десять раз чувствительнее, и малейшее дуновение заставляет все клетки ее тела вибрировать. Об этой болезни – синдроме Зудека[33] – мне впервые рассказала Юри, моя приятельница с медицинского факультета: «На определенном этапе болезни малейшее ощущение становится непереносимой болью, и больным приходится прибегать к обезболивающим средствам». Она сказала это по-медицински холодно, но здесь, в комнате с задернутыми от света шторами, где становится душно от тишины, мне кажется, что я сама ощущаю то, что чувствует Саломея, – эту электрическую волну, захлестывающую кожу, все ее тело до корней волос. «Прости, Саломея, – шепчу я, – я не хотела сделать тебе больно, если хочешь, я могу уйти». Она не отвечает, но рука ее сжимается, пальцы с крючковатыми ногтями цепляются за меня, впиваясь в плоть, узкие губы синеют.

Электрическая волна не стихает довольно долго. Но постепенно она ослабевает, прячется где-то в глубине ее тела, и я чувствую внутри себя онемение, которое обычно приходит на смену боли.

* * *

Ну вот настал момент и для моей истории, я не придумывала ее, это действительно случилось со мной.

Я решила рассказать ее Саломее, потому что в некоторой степени устала от всего, что слишком красиво. Конечно, Саломея тяжело больна, она не встает с кресла, носит подгузники, а кожа у нее – шершавая, будто бумажная, и вся в красных пятнах и синяках. И потом, этот ее запах, я его с трудом переношу. До нее я и не знала, что у больных есть свой особый запах. Чуть кисловатый, как у стариков. Как пахнут старики, я хорошо знаю, потому что в детстве часто делала массаж бабушке. Но у стариков запах нежнее, он немного похож на запах увядших цветов. Саломея же пахнет сильно, крепко, как-то по-звериному, и к этому запаху примешивается еще и запах пота. Медсестра напрасно льет ей на шею литры одеколона, запах все равно остается, проступает на поверхность. Иногда мне так и хочется сказать: «Саломея, ты плохо пахнешь». Но я не говорю этого – не из вежливости и не потому, что она мне платит (в конце концов, я ей не служанка, я просто рассказываю ей разные истории). Нет, это скорее из гордости: я считаю, что не имею права жаловаться, и все равно мне ничего не изменить. Либо я прихожу к ней, либо ухожу и больше не возвращаюсь. Что тут еще говорить?