Читать книгу "Оборона Опочки 1517 г. «Бесова деревня» против армии Константина Острожского - Алексей Лобин"

К сожалению, о дипломатических миссиях за 1516 г. известно очень мало. В письме от 15 июля 1516 г. великий магистр просил императора Максимилиана походатайствовать об освобождении двух его людей и одного из слуг русских посланников, которые были захвачены у морского берега в Жемайтии литовской стражей и, по всей видимости, посланы к польскому королю[133]. Судьба члена московского посольства прослеживается в письме польского короля. Согласно письму Сигизмунда радным панам (лето 1516), «Московитом» был отправлен посланник с секретной миссией (nuncius per ducem Moscovie secreto) к прусскому магистру, который вначале ехал в составе официального посольства к императору, а затем должен был тайно пробраться через Литву в Пруссию. Староста Жемайтский (capitaneum nostrum Samogitiensem — речь идет, очевидно, о Станиславе Кезгайло) каким-то образом узнал про нелегала, поймал и отправил в Вильну. Московский гонец, чтобы не выдать тайну и не опозорить своего государя, совершил самоубийство ножом[134]. К сожалению, имя героя осталось неизвестным. Гонец выполнил то, что обязан был сделать в случае его поимки, — обеспечил секретность информации, которой обладал.

Прибывшие в Москву в 1516 г. посланники А. Заболотский, А. Малый, а позже — В. Тетерин привезли государю слова великого магистра, «чтоб великий государь меня жаловал и берег и во единачстве меня учинил с собою, а яз о том хочю слати к великому государю своего человека Шимборка»[135]. Таким образом, с уверенностью можно сказать, что в течение 1515–1516 гг. прощупывалась почва для возможности заключения военного союза с Тевтонским Орденом.

1517 годом можно датировать первые конкретные достижения в образовании русско-тевтонского военного союза. Показательно, что в феврале этого года побег одного московского пленника из тюрьмы, что располагалась, очевидно, в Белене (Жемойтия), стал причиной выяснения отношений между великим магистром Тевтонского Ордена и королем Сигизмундом.

Как отметил литовский историк В. Сирута вичюс, от статуса невольника зависели условия его содержания в той или иной крепости[136]. Например, за неродовитыми детьми боярскими следили не так пристально, как за знатными пленниками, хотя положение многих было плачевным. В то же время такие «вязни» могли иметь определенную свободу передвижения внутри двора или замка, благодаря чему некоторым из них удалось убежать из плена (в Литовской метрике такие случаи встречаются, например: «два москвитины втекли на… конех сее зимы… звали тых москвич Теготси Федоров сын Забелин, а другии Велик Негодяев»[137]).

В собрании исторического Кенигсбергского тайного архива хранятся документы о побеге из плена некоего «московита Булгака» (Bulhak Moskus) со своими сыновьями. Дело интересно двумя моментами: во-первых, в отличие от других беглецов, Булгак бежал не на восток, в сторону России, а на запад, во владения Тевтонского Ордена. Во-вторых, его побег стал причиной выяснения отношений между великим магистром Тевтонского Ордена и королем Сигизмундом, что придает этому случаю статус международного инцидента.

8 февраля 1517 г. в канцелярии польского короля было составлено письмо следующего содержания, адресованное верховному магистру Тевтонского Ордена[138]: «Сиятельный князь и господин, наш дорогой племянник! Бежал из нашей земли Жемойтии с сыновьями и имуществом Булгак Московит, который пробрался и укрылся в вашей крепости Рагнит; по пакту и соглашению между Вашей страной и нами перебежчики выдаются обратно, мы просим также, дабы сохранить наш мир, содержать упомянутого Булгака под стражей до момента, пока не будет осуществлена передача его нам по взаимному соглашению»[139].

В этом инциденте весьма характерно показал свою позицию верховный магистр. Беглого пленника, конечно же, не выдали. Желая показать доброе расположение к московскому государю, Альбрехт лично просил магистра Ливонии Вольтера фон Плеттенберга оказать содействие в том, чтобы освобожденный Булгак (Balhack) с сыновьями «свободно и безопасно» мог пройти через Лифляндию (durch die landt Leyfflandt freij, sicher) домой[140]. Этот частный случай побега «московита Булгака» наглядно обозначил вектор последующей политики Тевтонского Ордена, направленной на укрепление русско-прусского военного союза против Польши и Литвы. Нарушение соглашения о выдаче беглецов со стороны Тевтонского Ордена стало очередным шагом к конфронтации между польским королем и верховным магистром. Своеобразным итогом такой политики стало подписание через месяц после инцидента договора о военном сотрудничестве России и Тевтонского Ордена.

Приезд тевтонского посла 1516 г. Миниатюра Лицевого свода 2-й пол. XVI в.

В том же феврале 1517 г. в столицу прибыл орденский посол Дитрих фон Шонберг. Еще до заключения договора в тевтонском послании содержалась просьба: «нечто маистр валку (войну — А. Л.) с полским королем начати похочет, и непобедимый всеа Руси царь тому маистру на помощь тридцать или сорок тысяч конных… послати изволит»[141]. Имея гипертрофированные данные о численности «московитов», тевтонцы полагали, что выставить в помощь такое число конницы — не проблема для великого князя. Чуть позже Шонберг просил о выделении Ордену средств на наем 10 тысяч пехоты и 2 тысяч конницы. Обратимся к тексту самой грамоты от 25 января 1517 г.: «К тому поспешению потреба есть, чтоб Величество Ваше, на всякой месяц четыредесять тысяч золотых Ренских добрыя цены и весу на удержание десяти тысящь наших людей по четыре золотые на простого желнера, считая также на всякой месяц два десят тысящь золотых Ренских по той же цене на удержание дву тысящь конных людей по десяти золотых на одного коня и одного человека, опроче того, что к хитрецем и к пушкам пристоит да готово иметь»[142].