Читать книгу "Хочу женщину в Ницце - Владимир Абрамов"

Элла Андреевна хотела что-то спросить, но я ее опередил:

– Вы скажете, Элла Андреевна, – как же так может быть, чтобы известнейшая личность, умница, преуспевающий издатель собственного популярного журнала, к тому же доктор наук, профессор университета, стал настоящим посмешищем в обществе. Однако на самом деле именно в России такое случалось сплошь и рядом. Скажете: какое унижение, он же профессор университета! На самом деле, пустое звание. Свет смотрел на него свысока, поскольку в то время в университетах из лиц высшего сословия почти никто не учился, предпочитая воинскую службу или службу при дворе. Надеждин был настолько наивен, что даже представить не мог, что профессорское сословие в Петербурге имело весьма дурную репутацию. Мать Елизаветы Кобылиной Мария Ивановна, стала убеждать Надеждина, что дочь его больше не любит, что с ее стороны была совершена ошибка. Брат Лизы Александр Васильевич, студент университета, посчитал, что их древний род оскорблен, и поспешил вызвать Надеждина на дуэль. Скорее всего, он убил бы литератора, поскольку в свои восемнадцать лет уже прекрасно владел пистолетом и саблей, а Надеждин имел слабое зрение и не отличался дюжим здоровьем. Профессором овладело глубокое отчаяние. Его положение стало невыносимым и даже где-то трагичным, поскольку его врожденная плебейская мораль не давала ему права разрешать споры на дуэли, и выходило так, что гордый попович столкнулся с дворянским чванством семейства Кобылиных. Тем временем Александр Васильевич не успокоился, он стал повсюду преследовать Надеждина и угрожать ему расправой, если тот не уберется из Москвы. Отец Александра Васильевича, одноглазый старик, бывший вояка, во всем соглашался с сыном и сам вынашивал коварные планы покончить с Надеждиным. Естественно, в таких условиях брак Елизаветы с профессором оказался невозможным. Надеждин подал в отставку, покинул Москву и ожидал получения обещанного друзьями в Петербурге места вице-губернатора, однако даже уволиться из университета с чином ему не удалось, поскольку и в этом ему отказали. Он утратил душевное равновесие. Личная неудача просто раздавила его, а мечта получить место вице-губернатора тоже оказалась несбыточной. Самым же трагичным было то, что он сам стал сомневаться в искренних чувствах гордой Елизаветы, которая вдруг стала требовать, чтобы он непременно занял высокое положение согласно табеля о рангах. Николай Иванович на свой страх и риск все-таки вернулся в Москву и возобновил работу в своем журнале, где его временно замещал его ученик Виссарион Белинский. Вскоре и было опубликовано то письмо Чаадаева, в котором высочайше усмотрели идеализацию Запада и, как сейчас любят выражаться политологи, ложное представление об историческом предназначении России, не говоря уже о критическом отношении Чаадаева к русскому православию, которому Надеждин служил много лет верой и правдой. После ссылки Надеждин больше никогда серьезно не занимался литературой и даже не делал попыток на ком-либо жениться. Елизавета так и осталась до конца его недолгой жизни единственной надеждой на личное счастье. Сама же Елизавета Васильевна Сухово-Кобылина вскоре после расставания с Надеждиным вышла замуж за французского графа, однако брак их оказался недолгим, но то, чему научил ее Надеждин, дало глубокие корни. Она тоже стала успешным издателем и популярной писательницей, известной под псевдонимом Евгения Тур.

– Невероятно, чтобы такой ум, как Надеждин, совсем забросил творчество, – Элла Андреевна отодвинула от себя тарелку с нарезанными кусочками фруктов и посмотрела на меня, изумленная моим рассказом.

– Отчего же? Он пробовал заниматься наукой, даже принимал участие в научных экспедициях. Результатом его исследований стало развенчание популярных в то время в России панславянских взглядов, утверждающих бесспорное стремление всех славянских народов к созданию единого общеславянского государства. Если выражаться современным языком, создание широкого русского мира, но это уже, наверное, другая история.

Я взглянул на Эллу Андреевну, сидевшую на краешке стула и положившую ногу на ногу, зацепив носком недорогой туфли за тонкую лодыжку другой. Я вспомнил, что в такой позе она могла сидеть неподвижно, подолгу слушая мои монотонные пересказы французских текстов классиков. Ее туфли были для меня всегда больше ироничными, чем сексуальными, а высокие каблуки являлись всего лишь необходимым продолжением ее длинной ломкой фигуры, а не сознательным способом обольщения.

– Вы замерзли, – сказал я вполне сочувственно, наблюдая, как моя гостья не оставляла в покое шаль тонкой шерсти, накрывая ею то спину, то колени.

– Немного, – призналась Элла Андреевна смущенно.

– Тогда, может быть, перейдем в ресторан или давайте, я отвезу вас в город поужинать.

В это время в бассейне включили подсветку, зазвучала тихая музыка.

– Спасибо, Денис. Я после шести стараюсь не есть, только йогурт и немного воды. Не беспокойтесь, я предусмотрительно привезла все с собой из Москвы. Что я бы сделала, так это приняла теплый душ и посмотрела французские каналы. А вы поезжайте и занимайтесь своими делами. Завтра я буду ждать вас после завтрака.

– Лучше, если вы после завтрака сами позвоните из номера, вдруг просплю, – но подумав, я добавил: – Впрочем, звоните в любое время, если возникнут вопросы.

И она позвонила. Так рано мне уже давно никто не звонил, даже бабущка, когда в Москве ей не спалось. На часах не было и семи, даже освещение на улицах еще не отключали.

– Денис, доброе утро, – бодро сказала она, и я после некоторой паузы поприветствовал ее хриплым от сна голосом.

– Я правда еще не вставала, – сказала она уже немного смущенно, поняв, что потревожила мой сон, – но собираюсь сделать свою традиционную зарядку на воздухе, затем переведу дух, и мне вот что подумалось – может быть, можно заказать завтрак в номер?

– Вам можно все, – подтвердил я приглушенным полушепотом, – даже пользоваться мини-баром в полном объеме. Расходы – не ваша забота. Когда соберетесь, звоните, но особо не спешите, – сказал я и, повесив трубку, сразу провалился в сон.

Мартин, лежащий на подушке рядом, даже не пошевелился. Ровно через два часа она снова позвонила и сказала, что готова. Мы все еще спали, но на это раз ее звонок был ожидаем.

– Вы небриты, Денис, – сделала мне замечание Элла Андреевна, едва моя машина подъехала на парковку «Орламонда». – Надеюсь, у вас было время позавтракать?

– Я так рано не ем, – как можно приветливей ответил я, посмотрев на Мартина, который неподвижно лежал на заднем сидении, не проявляя никакого желания к приветственным телодвижениям.

Мы тронулись в сторону Болье и вскоре оказались там, где когда-то первые академики русской словесности Чехов и Сухово-Кобылин отмечали свои высокие звания. Болье, самое теплое место Франции, благоухало ароматом цветов уже сейчас, в конце февраля. От центральной площади этого уютного райского уголка, где кроме нас не было ни души, наша дорога шла все время вверх к холмам, поросшим обильной зеленью. Именно там, на небольшой площадке, рядом с костелом, находилось старинное городское кладбище, где много лет покоился прах одного из патриархов русской словесности. Я показал Элле Андреевне то место, где когда-то в плотном ряду имен усопших на беломраморном квадрате была выбита золотом фамилия писателя. Теперь же на мраморе такого же цвета и в том же размере виднелась фамилия совсем другого человека. На всем нашем пути вверх, к холмам и обратно мы так никого и не встретили, и только хруст мелких и острых камней под ногами отпугивал птиц, сидящих на тонких ветках вдоль дороги.