Читать книгу "Зеркало времени - Майкл Кокс"

Ее старший сын не смотрит на меня, даже не замечает моего присутствия, но все стоит оцепенело, уставившись на нее, словно скованный параличом. Лицо у него совершенно безжизненное — бледное и неподвижное, как у мертвой матери. Потом он бережно вынимает из-под покрывала холодную коченеющую руку, наклоняется и целует с такой нежностью, что я снова заливаюсь слезами.

Этот простой поступок невыразимо трогает меня, а когда Персей отпускает руку покойной и выпрямляется, я вижу слезы у него в глазах и понимаю, в какое горе повергла его смерть матери, такая страшная смерть. Но Персей переживает сейчас и другое потрясение — благодаря любезности инспектора Галли он один из всех присутствующих здесь джентльменов понимает истинный масштаб трагедии и всю меру позора и бесчестья, которые падут на дом Дюпоров.

Я смотрю на мистера Рандольфа, тихо разговаривающего с доктором Пордейджем и словно не замечающего страданий брата. Немного погодя, однако, он подходит к нему и утешающе кладет ладонь на плечо, но Персей раздраженно стряхивает ее и с размаху усаживается на диван, где сидит неподвижно, уставившись в черный зев холодного камина.

На меня по-прежнему никто не обращает ни малейшего внимания. Одна только мисс Аллардайс мельком замечает мое присутствие, но в своем глубоком расстройстве она в силах выдавить лишь: «О мисс Горст!..», а потом вынуждена удалиться, чтобы избавить себя от жуткого зрелища. Когда она покидает комнату, ко мне подходит мистер Рандольф.

— Наверное, вам тоже следует уйти, Эсперанца, — тихо говорит он. — Думаю, так будет лучше.

Голос у него по обыкновению добрый, теплый, участливый, но Рандольф со всеми так разговаривает, даже со слугами. Теперь я знаю, что в прежнем поведении молодого человека со мной не было ничего особенного, только неловкость и неуверенность, сопряженные с его неуклюжими попытками посвятить меня в свои чувства к Джейн Пейджет и неверно мной истолкованные. Он всегда любил другую, а я совершенно не понимала этого.

Рандольф берет меня за руку и ведет к двери. Он открывает передо мной дверь и улыбается. Никто не оборачивается посмотреть мне вслед.

Мистер Роксолл ждал меня в библиотеке, рассматривая древние документы, выставленные под стеклом.

Он приветствует меня мягким рукопожатием, но не произносит ни слова. Потом ведет меня в смежную комнату странной планировки, бывший рабочий кабинет профессора Слейка, а до него — мистера Пола Картерета.

— Скверная история, моя дорогая, — начинает мистер Роксолл. — Признаться, я не предвидел подобного конца, хотя следовало бы. Женщина несгибаемой гордости. Да, я должен был догадаться, что, потеряв все, она может сама вынести себе приговор и таким образом избежать законного суда. Но мы сможем вернуться — и вернемся — к этому разговору впоследствии, когда узнаем больше о том, что случилось и почему. Сейчас же я пришел обсудить с вами вопрос, касающийся вас, моя дорогая.

— Меня? О чем вы говорите?

— Думаю, вы меня понимаете, — с расстановкой изрекает мистер Роксолл, и я на миг вижу перед собой грозного прокурора, каким он был прежде. — Хорошо, — продолжает он, не дождавшись от меня ответа. — Несомненно, вы помните случай в Лондоне, когда вас преследовал слуга мистера Вайса, Артур Диггз. Но вы не знали, что я, чрезвычайно беспокоясь о вашей безопасности, ранее приказал своему слуге Джобсону незаметно сопровождать вас повсюду, когда вы покидаете Гросвенор-сквер. Джобсон шел за вами до Биллитер-стрит и там увидел, как вы заходите в дом некоего мистера Джона Лазаря, отставного судового агента. К несчастью, по вашем выходе оттуда он потерял вас в толпе, и я благодарю Бога, что вы в конце концов встретили своего друга мистера Пилгрима. Сейчас я уже не так уверен, что Диггз действительно намеревался причинить вам физический вред, но все равно ситуация была опасная. На следующий день я нанес визит мистеру Лазарю — он оказался приятнейшим, интереснейшим человеком и с великой охотой рассказывал о своей прошлой жизни, особенно о времени, проведенном на Мадейре двадцать с лишним лет назад в обществе некоего Эдвина Горста.

Заметив, что я начинаю краснеть, мистер Роксолл опять ласково пожимает мою руку и извиняется на случай, если вводит меня в смущение своими словами.

— Ничего страшного, — говорю я со всей беспечностью, какую в силах изобразить. — Продолжайте, прошу вас.

— Мистер Лазарь проникся глубокой симпатией к вашему однофамильцу, с которым познакомился на острове Лансароте, где тот жил в плачевных обстоятельствах. Похоже, мистер Горст попросил его доставить кое-какие бумаги одному юристу в Англии, и мистер Лазарь с великой готовностью согласился. Затем, опасаясь за быстро слабеющее здоровье своего нового знакомого, он уговорил мистера Горста перебраться с Лансароте на Мадейру, где климат гораздо полезнее, и поселиться у него в доме… Но разумеется, для вас все это не новость, — заметил далее мистер Роксолл, устремляя на меня проницательный взгляд. — А потому позвольте мне сказать вам кое-что, чего вы, скорее всего, не знаете об упомянутом господине, который, как нам обоим теперь известно, приходится вам отцом… Мистер Лазарь поведал мне о скандале — если точнее, о тайном побеге мистера Горста и мисс Маргариты Блантайр, дочери известного эдинбургского виноторговца, спешно покинувших навсегда Мадейру. Вне всяких сомнений, это вы тоже знаете… Мистер Лазарь никогда больше не видел Эдвина Горста и очень сожалел, что на память о друге у него остался лишь один предмет. И как вы думаете, что за предмет?

Он снова вперил в меня пытливый, пронзительный взор, а я постаралась сохранить беззаботный вид, без особого, впрочем, успеха.

— Но вот, опять я за свое. — Мистер Роксолл сконфуженно улыбнулся. — Я вовсе не допрашиваю вас, моя дорогая, и прошу прощения, если у вас складывается такое впечатление. Боюсь, от старых привычек трудно избавиться. Позвольте же мне сказать вам, как другу, что единственным предметом, оставшимся у мистера Лазаря на память об Эдвине Горсте, было первое издание «Шести проповедей» Джона Донна, выпущенное в Кембридже в тысяча шестьсот тридцать четвертом году. Книга завалилась за кровать Эдвина Горста и обнаружилась спустя время после вышеупомянутого скандала. Мистер Лазарь показал мне ее — прекрасно сохранившийся экземпляр. На титульном листе стояла надпись: «Эдвард Чарльз Глайвер. Итонский колледж, май тысяча восемьсот тридцать четвертого».

Мне стало ясно, куда клонится разговор: мистер Роксолл правильно заключил, что я прихожусь дочерью человеку, убившему Феба Даунта. Поэтому прямо тогда и там я решила полностью открыться славному старику, с интуитивной уверенностью полагая, что, подобно мадам, он заботится единственно о моих интересах и что в ближайшие дни и недели мне потребуются его советы и помощь.

И вот, я чистосердечно рассказала мистеру Монтегю Роксоллу, кто я такая на самом деле и зачем меня прислали в Эвенвуд.