Читать книгу "Третий рейх. Зарождение империи. 1920-1933 - Ричард Дж. Эванс"

Это было только частью гораздо более широкого преследования того, что респектабельные члены общества считали различными формами социального отклонения. В разгар экономического кризиса не менее 10 млн человек в том или ином виде получали социальную помощь. Когда демократические партии были закрыты, муниципальные и земельные законодательные собрания захвачены и превращены в клубы поддержки местных нацистских боссов, а газеты были лишены возможности свободно писать о социальных и политических проблемах, организации, занимавшиеся соцобеспечением, например полиция, оказались освобождены от какого-либо внимания и контроля со стороны общества. Социальные работники и управляющие уже давно были склонны считать получающих пособие хапугами и тунеядцами. А теперь, подбадриваемые новыми старшими чиновниками, назначенными местными и региональными нацистскими администраторами, они могли дать волю своим предубеждениям. Правила, принятые в 1924 г., позволяли властям распределять льготы в зависимости от согласия получателей «в приемлемых случаях» участвовать в общественных работах. В ограниченном масштабе такие работы были введены еще до 1933 г. Три с половиной тысячи людей были заняты на принудительных работах в Дуйсбурге в 1930 г., а в Бремене такая занятость с предыдущего года стала условием получения субсидий. Но в ужасной экономической ситуации начала 1930-х эти программы покрывали только небольшую часть безработных — например, 6000 из 200 000 человек на соцобеспечении в Гамбурге в 1932 г. Однако с первых месяцев 1933 г. и дальше это число росло. Такая работа не была занятостью в полном смысле слова: например, она не включала медицинскую страховку или пенсионные отчисления. Она даже не оплачивалась: все, что получали участвовавшие в таких программах, — это социальные льготы и иногда карманные деньги на проезд или бесплатный обед[887].

Работа была в принципе добровольной, и эта схема реализовывалась по собственной инициативе благотворительных организаций, таких как церковные социальные службы, однако добровольный элемент после марта 1933 г. быстро сошел на нет. Острая проблема массовой безработицы стала решаться в первую очередь принуждением. Типичным примером стала программа «помощи селу» в марте 1933 г., которая продолжала инициативы, запущенные еще при Веймарской республике, по помощи сельской экономике за счет привлечения молодых безработных людей из городов к работам в поле за еду и жилье плюс номинальную плату. Опять же это не была занятость в нормальном понимании, однако к августу 1933 г. эта программа позволила вычеркнуть 145 000 человек, из них 33 000 женщин, из списка безработных. Местные управленцы, отвечавшие за бездомных в Гамбурге, с 1931 г. говорили, что те ухудшали условия жизни для бедных слоев, и заставляли их искать поддержки в других местах. Такое отношение быстро получило широкое распространение в 1933 г. Число ночевок в приюте полиции Гамбурга сократилось с 403 000 в 1930 г. до 299 000 в 1933 г. в большой степени из-за такой политики воспрепятствования. Чиновники начали говорить о том, что бродяги и тунеядцы должны направляться в концентрационные лагеря. 1 июня 1933 г. прусское министерство внутренних дел выпустило декрет с запретом публичного попрошайничества. Бедность и нищета, поражавшие общество со времен до 1933 г., теперь стали криминализироваться[888].

Сама полиция, освобожденная от ограничений демократического контроля, провела ряд масштабиых рейдов по берлинским клубам и местам встреч ассоциаций бывших заключенных, которые представляли собой объединения организованной преступности, в мае и июне 1933 г. в рамках кампании борьбы с профессиональными уголовниками. Районы, считавшиеся местами скопления преступных банд, также были центрами поддержки коммунистов и их сторонников. Такое преследование стало возможным только после уничтожения Союза бойцов красного фронта, это также стало продолжением запугивания местного населения. Поскольку нацисты считали, что в преступности, и особенно организованной преступности, доминировали евреи, оказалось неудивительным, что полиция также провела налеты почти на пятьдесят жилых домов в берлинском «районе трущоб» 9 июня 1933 г., известном не только своей бедностью, но и высоким процентом еврейского населения. Нет смысла говорить, что такая связь существовала практически полностью только в воображении самих нацистов[889]. Организации бывших преступников были жестоко уничтожены, их члены помещены в предварительное заключение без суда, а их клубы и бары были закрыты[890].

В пенитенциарной системе, где бы в конечном счете оказались многие из этих людей, быстро растущая проблема мелких преступлений уже привела к необходимости введения более жестких мер в государственных тюрьмах. В последние годы Веймарской республики администраторы и эксперты от системы наказаний выступали за бессрочное заключение или ограничение свободы рецидивистов, чья наследственность (как предполагалось) делала их неспособными к исправлению. Ограничение свободы все чаще считалось долгосрочным ответом на проблемы, которые такие преступники создавали для общества. В конце 1920-х гг. в зависимости от криминалиста или начальника тюрьмы, который проводил подобную оценку, в эту категорию попадали от одного из тринадцати до каждого второго заключенного. Ограничение свободы было включено в последние редакции нового уголовного кодекса, который готовился во второй половине 1920-х гг. Хотя этот проект попал под критику постоянно враждующих политических партий Веймара, эти предложения получили большое одобрение в уголовной и судебной системе и, разумеется, вряд ли бы куда-то исчезли[891]. Не было недостатка в специалистах, которые считали, что стерилизация генетически неполноценных людей должна стать обязательной[892]. Социальное веймарское государство стало обращаться к авторитарным решениям этого кризиса, что наносило серьезный удар по правам граждан. Вскоре эту инициативу подхватил Третий рейх, действуя с такой драконовской жестокостью, о которой мало кто мог помыслить во время Веймарской республики. Сокращение финансирования в любом случае заставляло управляющих исправительными учреждениями и организациями соцобеспечения проводить еще более жесткое разделение между заслуживающими и не заслуживающими помощи, поскольку условия в государственных организациях любого типа ухудшились настолько, что им становилось все труднее сохранять здоровье и жизнь своих подопечных[893].