Читать книгу "Безымянные культы. Мифы Ктулху и другие истории ужаса - Роберт Говард"

Он резко смолк, ни слова более не говоря, встал с кресла и пошел в дом. Остальные еще немного посидели в молчании, потом последовали его примеру – время было позднее.

Не знаю, как долго я спал, но внезапно сон мой был прерван. Казалось, в доме кто-то смеялся – долгим, громким, отвратительным безумным смехом. Вскочив с постели и гадая, не приснился ли мне этот смех, я выбежал из спальни, и в тот же миг по всему дому разнесся воистину ужасающий визг. Дом мгновенно наполнился разбуженными людьми, и все мы кинулись в спальню Фэминга – похоже, звук доносился именно оттуда.

Фэминг был мертв. Он лежал на полу – так, точно упал, борясь с чем-то ужасным. На теле его не было ни царапины, но лицо было страшно искажено, словно раздавлено какой-то невообразимой силой. Наподобие той, какой могла бы обладать гигантская змея.

Сердце старого Гарфилда

Я сидел на крыльце, когда дедушка, прихрамывая, вышел из дома, опустился в свое любимое мягкое кресло и принялся набивать табак в трубку из кочерыжки кукурузного початка.

– Ты что, на танцы собрался? – спросил он.

– Жду дока Блейна, – ответил я, – мы с ним собирались навестить старика Гарфилда.

Дед раскурил трубку и сделал пару затяжек прежде, чем заговорил снова:

– Что, плохи дела у старины Джима?

– Док говорит, у него практически нет шансов.

– Кто ухаживает за ним?

– Джо Брэкстон, вопреки желанию самого Гарфилда. Но кто-то ведь должен с ним оставаться.

Дедушка с шумом затянулся и долго смотрел на полыхающие далеко в холмах зарницы, потом произнес:

– А ведь ты думаешь, что старый Джим – самый отъявленный враль в нашем графстве, разве не так?

– Ну… он рассказывает очень славные истории, – признал я. – Но некоторые события, в которых он, по его словам, принимал участие, должны были происходить задолго до его рождения.

– Я перебрался в Техас из Теннесси в 1870 году, – голос деда неожиданно стал резким, – и видел, как этот городишко, Лост Ноб, вырос на пустом месте. Паршивой дощатой бакалейной лавки и той не было, когда я очутился здесь, но старый Джим Гарфилд уже поселился там, где и сейчас живет, только тогда его домом была немудрящая бревенчатая хибара. И сегодня он не выглядит ни на день старше, чем в тот момент, когда я впервые его увидел.

– Ты никогда не упоминал об этом, – признаться, я был удивлен.

– Да решил, что ты воспримешь это как старческий маразм, – ответил он. – Старый Джим был первым белым человеком, осевшим в этих местах. Он построил свою хижину в добрых пятидесяти милях к западу от границы. Бог его знает, как он решился на такое, в этих холмах, кишевших команчами.

В ту пору, когда мы с ним впервые встретились, его уже называли старым Джимом. Помню, как он рассказывал мне те же самые истории, которые потом довелось услышать и тебе: о том, как он участвовал в битве у Сан-Хасинто[44] еще совсем юнцом, и о том, как он разъезжал по прерии с Юэном Кэмероном[45] и Джеком Хэйсом[46]… Только вот я верил ему, а ты – нет.

– Но это же было так давно! – запротестовал я.

– Последний рейд против индейцев в этих краях состоялся в 1874 году, – погрузился в воспоминания дедушка. – Был бой, я был там, и был там старый Джим. Я лично видел, как он сшиб старого вождя Желтую Косу с мустанга из ружья для охоты на буйволов с расстояния в семь сотен ярдов.

Но еще до того мы вместе с ним побывали в переделке у излучины Саранчовой реки. Банда команчей пришла из мескеталя[47], убивая и грабя всех на своем пути, перевалила через холмы. Когда они уже возвращались вдоль Саранчовой, наш кордон встретил их и принялся преследовать, наступая на пятки. Мы схватились на закате в низине, заросшей мескетом, убили семерых из них, а остальные еле унесли ноги в зарослях кустарника. Но и трое наших парней полегло в этом бою, а Джиму Гарфилду копье пронзило грудь.

Рана его была ужасной. Джим мало чем отличался с виду от мертвеца, и неудивительно, – никто не смог бы выжить после такого ранения, как это. Но тут из кустов, откуда ни возьмись, вышел старый индеец. Мы навели на него ружья, а он знаками показал, что пришел с миром, и заговорил по-испански. Не знаю, почему мы не изрешетили его на месте, ведь кровь так и кипела от желания драться и убивать; но было в нем что-то такое, что удержало нас от стрельбы. Он сообщил, что родом не из команчей, он-де старинный друг Гарфилда и хочет ему помочь. Он попросил нас перенести Джима в рощицу мескета и оставить с ним наедине. По сей день не пойму, почему мы послушали его, и все-таки мы это сделали.

Ох, и ночка была: раненый стонет и молит о воде, вокруг лагеря трупы разбросаны, темно хоть глаз выколи, и один Бог ведает, не подкрадутся ли во тьме вернувшиеся команчи… Мы решили заночевать прямо там потому, что лошади совсем выбились из сил; никто за всю ночь так и не сомкнул глаз, но команчи не появились. Что происходило в это время в зарослях мескета, я не знаю и индейца этого странного больше не видал, но только до самого утра я слышал бросающие в дрожь завывания – и испускал их явно не умирающий, да еще в полночь принялась где-то кричать и ухать сова.

А на рассвете в лагерь приковылял Джим Гарфилд, изможденный и бледный, но живой, рана на его груди закрылась и уже начала заживать. С тех самых пор он никогда не упоминал ни об этом ранении, ни о самой стычке с краснокожими, ни об индейце, что появился и исчез столь таинственно. И он перестал стареть, – сейчас Джим выглядит точно так же, каким был тогда: мужчина чуть за пятьдесят.

Дедушка, закончив рассказ, умолк, и в тишине стало слышно, как внизу на дороге урчит машина, а вскоре сумрак прорезали два ярких луча света.

– Это док Блейн, – сказал я. – Когда вернусь, расскажу, как там Гарфилд.

Пока машина преодолевала три мили поросших дубами холмистых склонов, отделяющие Лост Ноб от фермы Гарфилда, док Блейн поделился со мной своим мнением насчет больного старика:

– Буду весьма удивлен, если мы застанем его в живых, – заявил он, – на нем места живого нет. Вообще, у человека его возраста должно бы хватить здравого смысла не браться объезжать молодую дикую лошадь.

– Не такой уж он и старый, судя по виду, – заметил я.