Читать книгу "Дочь Сталина - Розмари Салливан"

Когда Мэри отправлялась в поездки на различные конференции по валянию войлока или в поисках новых образцов для коллекции в Швейцарию, Польшу, Сирию, Йемен или Грузию, Светлана лишь с грустью провожала ее в путь. Она говорила Мэри, что хотела бы еще побывать в Марокко, Иордании, Саудовской Аравии, Египте и Индии. Светлана делилась с Мэри адресами и именами специалистов по различным языкам, могла со знанием дела обсуждать узоры на тибетской кошме, рассказывала о том, какие у нее были в детстве в Зубалово юрты. А также она говорила о том, как сменялись в Кремле ковры, отмечая вехи ее юности: сперва, когда мать была жива, везде лежали ковры с Кавказа, потом, во время войны, они сменились персидскими, а после 1949 года им на смену пришли китайские изделия.

Иногда они с Мэри обсуждали политические вопросы. «Кругом сплошной макиавеллизм», — писала ей Светлана в одном и писем. Из того, что она читала в газетах и слышала по радио, она делала вывод, что дела в России шли все хуже. Ее дочь-вулканолог, как и все российские ученые, сидела без денег и не отвечала на письма матери. Светлана опасалась, что смесь национального унижения, злобы, комплекса неполноценности и неумеренное самомнение россиян о своем месте в мире в итоге так или иначе выльются во вспышку агрессивного национализма. Запад должен помнить, что Россия — великая страна с древней культурой. Гордость русских — их неотъемлемая, но опасная черта. «Быть русским — значит никогда ни в чем не раскаиваться, — говорила она Мэри. — Даже теперь русские неспособны на раскаяние и искупление за преступления Сталина… Эта невозможность взглянуть правде в лицо еще тревожно аукнется в будущем. Я вижу все с мрачной стороны — пожалуйста, простите меня за это».

Светлана была охвачена новой идеей — объединить все написанные ею книги в одну, озаглавленную «Очарованное странствие». Она должна была стать итогом истории ее жизни. Когда корреспондент поинтересовался у нее в 1996 году, счастлива ли она, Светлана ответила:

Что такое счастье? Я довольна жизнью, и когда вам 70 лет, это совсем неплохо. У меня были очень хорошие и очень плохие времена. На что мне жаловаться? Нет ничего хуже, чем жаловаться — это не меняет вашу жизнь к лучшему. Может быть, я несу свой крест, но я не страдаю от этого.

Глава 35

Моя дорогая, они совсем не изменились!

В середине сентября 1995 года Светлана решила переехать в Корнуолл, где они вместе с дочерью Ольгой несколько раз отдыхали в начале восьмидесятых. Светлана стала понимать, что средств, которые она получала от общества «Карр-Гомм», перестало хватать на достойную жизнь в Лондоне, в то время как подчиненная благотворительная организация под названием «Эббифилд» владела несколькими резиденциями в Корнуолле. Светлана представляла себе, как будет наслаждаться тишиной и прекрасными пейзажами (и никаких толп народа!) в маленькой деревне Маллион на восточном берегу залива Маунт. Резиденция называлась Мелвин Хаус, и, кроме домовладельца, там обитали восемь пожилых женщин. Это стоящее на скалистом обрыве здание больше напоминало пансионат в семейном стиле, чем дом престарелых, и в нем даже была гостиная для прибывающих с визитами друзей его обитателей. Вместе со своими десятью горшками герани Светлана поселилась в маленькой комнате в этом доме и написала Мэри Баркетт, что почувствовала себя «старой, очень старой внутри. Иногда все, что я ношу внутри меня, давит так сильно». Она удивлялась, как Мэри могла жить вместе со всеми призраками, населявшими Айсл Холл. Ее собственные призраки вечно преследовали ее по пятам.

Но тогда, в начале 1996 года, ей представился неожиданный шанс изгнать хотя бы некоторых из них. В 1995 году Владимир Аллилуев написал книгу мемуаров под названием «Хроники Семьи» и прислал рукопись Светлане с просьбой перевести ее на английский. Владимир был сыном Надиной сестры Анны и Станислава Реденса. Когда Светлана прочитала этот текст, ее охватил ужас. Владимир прославлял былую мощь сталинизма и ностальгировал по возвращению советской власти под видом «семейного альбомчика родственников Сталина! Какой это был кошмар!» Светлана достала свою русскую пишущую машинку и напечатала на ней пространный отзыв на эти мемуары, который затем отправила Ольге Ривкиной, сделавшей так, чтобы он прозвучал по радио в России.

То, что ее двоюродный брат пытался обелить прошлое, было для нее непостижимым. Свой отзыв она ярко и эмоционально написала по-русски, а потом быстро перевела на английский и послала своим британским и американским друзьям в надежде, что он будет опубликован также и на Западе (чего не случилось). В каждом слове ее статьи сквозило потрясение. Да мог ли Володя написать такое?

Володя, чей отец был арестован и замучен в тюрьме, удостоившись лишь посмертной реабилитации? Володя, чья совершенно далекая от политики мать оказалась обречена на шесть лет заключения в одиночке, несмотря на свое слабое здоровье (туберкулез)? Тот ли это самый Володя, за которым не переставало по пятам следовать НКВД, ГПУ, МГБ — организация, которая, как ни меняла свое имя, не переставала висеть оковами на нашей семье? Разве не он был так остроумен, когда был моложе… и не боялся высмеивать весь тот мир угнетения, лжи и смертельной опасности?..

Она с нарочитым отвращением подводит итог Володиным заявлениям: «Ну давайте еще простим Сталина за его презрение к нормам демократии и законности», поскольку, дескать, он был «строгим, но справедливым, как в свое время Иван Грозный», да еще и «великим патриотом нашей Родины и гениальным главнокомандующим». Сама мысль о том, что культ личности ее отца может возродиться, вгоняла ее в дрожь.

Неприемлемым для Светланы стали попытки Володи отмыть добела память ее брата Василия — того самого Василия, который сгноил в тюрьме генерала ВВС Новикова лишь за то, что тот посмел ставить под сомнения его действия; которому было плевать на закон, когда он грубо обращался со своей первой женой и детьми; который только и делал, что пил и кутил. Теперь его надо было за все простить, потому что, мол, «он наш».

Но самый тяжелый удар Светлана пережила, прочитав в Володиной рукописи, что самоубийство ее матери было результатом «болезни». «Довольно, Володя. Мне чудится, будто я нахожусь в мрачном и темном кремлевском закоулке, и ко мне подступают все, кто хотят бросить обвинение моей МАТЕРИ. И ведь это ОНА БЫЛА на самом деле ЖЕРТВОЙ системы». Володя взял и выкинул ее напрочь из истории, обозначив всего лишь как «одну больную женщину».

Светлана полагала, что Володя был не единственным лицом, приложившим руку к созданию этой хвалебной оды советской власти, и позднее некоторые члены семьи Аллилуевых признавали, что заметили в ней некоторые странные вставные фрагменты, появление которых, возможно, было ценой, заплаченной за публикацию книги. В ней присутствовало «Благодарственное письмо от крестьян к Реденсу», отцу Владимира. За что, интересовалась Светлана, они могли быть ему благодарны, если учесть, что чекисты вроде Реденса с большой жестокостью проводили насильственное раскулачивание на селе? В книге говорилось, что чистки тридцатых годов и во время войны, а также массовая насильственная депортация целых этнических групп были лишь «законными мерами по обороне тыла» воюющей страны. И тут же во всех этих «эксцессах» обвинялись Ежов и Ягода, и утверждалось, что они «получили справедливое воздаяние из рук Лаврентия Берии». «Как же мог Володя написать такие вещи?» — поражалась Светлана. Его собственные родители пали жертвами «нашего самого опасного родственника — дяди Иосифа».