Читать книгу "Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален"

Для «Боевого фронта» имя Гинденбурга стало основной ценностью. Это было единственное имя, которое Гитлеру еще не удалось полностью затмить. Более того, о президенте можно было говорить как о власти, возвышающейся над нацистами и их фюрером. Папен говорил: «Мы должны совместить два принципа – демократии и аристократии. Нам нужны люди, которые являются настоящими господами, потому что умеют служить, которые не ввязываются в демонстративные акции, а излучают достоинство. Единственным человеком, к которому применимо все сказанное выше, является наш президент». Тесно связанный с ним «Боевой фронт» мог стать инструментом президента, предназначенным для помощи ему в решении труднейшей задачи – обуздании нацистских амбиций. Чтобы обозначить ведущую роль Гинденбурга, Гугенберг и другие ораторы от немецких националистов всегда говорили о правительстве как о «правительстве национальной концентрации Гинденбурга». «Бороться с Гинденбургом за новую Германию – в этом значение 5 марта (день выборов)», – было указано на одном из плакатов Немецкой национальной партии. Другой плакат призывал избирателей поддержать «Боевой фронт» в борьбе «за новую Германию с Гинденбургом под черно – бело – красным флагом». Но не все члены «Боевого фронта» считали, что именем Гинденбурга можно злоупотреблять. Лидеры «Стального шлема» упоминали его в своих речах лишь изредка. Они боялись, что слишком упорный акцент на Гинденбурга отпугнет от них лиц, симпатизирующих нацистам.

Другие партии тоже открыто использовали имя президента в предвыборной кампании. Немецкая народная партия, которая всегда гордилась тем, что ни при каких обстоятельствах не покидала Гинденбурга, призывала избирателей «помочь борьбе за национальную Германию с Гинденбургом под черно – бело – красным флагом». Ее речи и плакаты не слишком отличались от речей и плакатов «Боевого фронта», и, если бы не упрямство Гугенберга, эта партия с готовностью присоединилась бы к фронту. Находясь вне его рядов, партия считала себя третьей колонной христианско – национально – го блока, в которой силы «национального стремления» объединены с «хладнокровием и экономической рациональностью».

Немецкая национальная партия и Немецкая народная партия использовали имя Гинденбурга, чтобы легализировать себя как исполнителей воли президента. С другой стороны, католические партии вовлекли его имя в кампанию, стремясь защититься от беззакония и террора национал – социалистов. Баварская народная партия оказалась более активной, потому что в Баварии все еще оставалось у власти ненацистское правительство, и партия считала себя достаточно сильной, чтобы открыто не повиноваться Гитлеру. Баварцы тревожились, что Берлин может заменить баварское правительство рейхскомиссаром. Недавние интервенции рейха в Любеке, Гессене и Саксонии укрепили эти страхи. Поэтому Шеффер и Гельд «выжимали» все, что могли, из обещания Гинденбурга не направлять рейхскомиссара в Баварию. Если же он все – таки будет назначен, заявляли они, такая инициатива будет противоречить воле президента, а значит, может считаться незаконной. В такой ситуации баварское правительство будет считать себя вправе арестовать рейхскомиссара, как только он ступит на баварскую землю. Фрик в ответ разразился яростными угрозами, да и Гитлер высказал ряд завуалированных предостережений тем, «кто будет нам угрожать новой Майнской линией». Если верить газетам, эта часть речи сопровождалась криками толпы: «Повесить их!» Папен – главный кандидат «Боевого фронта» в Баварии – решил снизить накал страстей и написал Гельду письмо, в котором убеждал, что обещания президента имеют прежнюю ценность. Руководствуясь этим фактом, Шеффер 27 февраля заявил на митинге партии «Центра» во Франкфурте: «Уже сорок восемь часов я имею письменное заверение, написанное по поручению и от имени президента рейха, что никакие акты насилия, направленные против Баварии, не планируются ни самим президентом, ни назначенным им правительством, если это государство будет использовать свои права и юрисдикцию в рамках конституции».

Действительно ли Гельд верил, что Гинденбург сможет и будет защищать Баварию от Гитлера? Баварцы не испытывали иллюзий относительно слабости и бездеятельности старого маршала, но все же они не старались обмануть своих сторонников, заверяя, что государство находится в безопасности, и используя для этого имя Гинденбурга. «Несмотря на богатый опыт, доказывающий обратное, несмотря на правильную оценку весьма скромных возможностей президента и его помощников, – писал Карл Швенд, свидетель этих событий, – они все же не теряли надежды, что Гинденбург не откажется от своих многократно повторенных заверений о том, что не планирует… интервенции в Баварию. <..> Забавно, но старый маршал, как и олицетворяемый им институт, все еще пользовался доверием. Да и за ним стоял напоминавший сфинкса рейхсвер, который Гитлер еще не подчинил себе. Во всяком случае, складывалось такое впечатление».

Остатки веры в президента – маршала были свойственны и предвыборной кампании «Центра». Каас говорил об интриганах, действующих за стенами президентского дворца, которые пользовались именем Гинденбурга, чтобы прикрыть свои неприглядные дела. Брюнинг в своих речах не уставал обращаться к президенту с просьбой о защите свободы и законности. Эти обращения вовсе не были пустыми жестами. Несмотря на богатый опыт общения с Гинденбургом, который не мог не разочаровать бывшего канцлера, тот все еще надеялся, что президент предпримет действия против нацистского произвола. Увы, он верил не в того человека. Гинденбург оставался пассивным, а на все жалобы на жестокость нацистов Мейснер неизменно давал один и тот же ответ: документ направлен канцлеру или министру внутренних дел. (Даже последующие события не лишили Брюнинга иллюзий окончательно: спустя четырнадцать лет он написал о Гинденбурге следующее: «<Он был стар и потому не стремился действовать настойчиво и решительно; он не хотел войти в историю инициатором гражданской войны».)

Что касается социал – демократов, они не могли прибегать к имени президента так свободно, как их буржуазные коллеги, но они тоже верили, что маршал не позволит уничтожить конституционный порядок. «<Вы можете быть уверены, – успокаивал Брейтшейд своих товарищей по партии после назначения Гитлера канцлером, – что в кабинете остались люди президента, чтобы ограничивать и сдерживать господина Адольфа Гитлера – человека, который желает править сам». Даже по прошествии нескольких недель социалисты не отказались от надежды, что Гинденбург и Папен вмешаются и прекратят террор, которому подверглась их партия. 25 февраля «Форвертс» писала: «Президент имеет право назначать и увольнять канцлера. Право увольнения никто не отменял».

Эта мистическая вера в Гинденбурга пережила даже массовую отправку социалистических лидеров в концентрационные лагеря, увольнение социалистических правительственных деятелей, уничтожение профсоюзов и насильственный роспуск партии в июне того же года. Через три дня после этого события один из ссыльных лидеров на пресс – конференции в Праге заявил: «Рейхсвер – это сфинкс. Он все еще считается надежным инструментом в руках президента, а будущие намерения Гинденбурга – непостижимая тайна».

Насколько неоправданной была эта вера, стало очевидно в тот судьбоносный февральский день, когда запылало здание рейхстага. Вопрос, кто его поджег, не слишком важен, поскольку с точки зрения истории ответ на него имеет лишь второстепенное значение. Важно политическое использование этого пожара нацистами. Несмотря на все попытки испугать и парализовать оппозиционные партии, все еще не было гарантии, что новое правительство получит поддержку большинства рейхстага. Гитлер не сомневался, что огонь все изменит. Он объявил кабинету о своей уверенности в том, что правительство получит 51 % голосов. Однако он не был готов, по его заверению, рисковать своими надеждами из – за страха немецкого народа и потому предложил «жестко свести счеты» с коммунистической партией, которая не должна находиться под защитой закона. Поэтому он потребовал, чтобы был подготовлен декрет, защищающий людей от коммунистической опасности.