Читать книгу "На стороне ребенка - Франсуаза Дольто"

Это – что касается Люсьен. Теперь очередь рассказать о трехмесячном Клоде. Он сидел на руках у матери, пока Люсьен играла, а в это время у нас была канадская делегация – три воспитательницы, по направлению министерства социальной защиты: они интересовались, что нового во Франции в области дошкольного воспитания, и министерство направило их к нам, впрочем, как обычно в таких случаях. Постоянная воспитательница, Доменик, занималась с этими тремя дамами, и, чтобы лучше объяснить, чем именно мы занимаемся, она начала рассказывать им о трехлетнем Экторе, который пришел к нам с младшей сестренкой Колетт; он был настолько агрессивно настроен по отношению к ней, что в его присутствии девочка и пошевелиться-то лишний раз боялась. Стоило ему увидеть, что она делает шаг, как он толкал ее, и она падала. Однажды его мама рассказала нам, что как-то утром Эктор проснулся со словами: «Мне приснилось, что папа умер». И казалось, его это очень радовало. «Это ужасно, – продолжала мать, – у отца тут же началась депрессия из-за того, что его сын очень доволен, увидев во сне, что он умер». В следующую субботу пришел и отец, он был совершенно не в себе. «Сын меня не любит, – сказал он, – раз радуется, увидев во сне мою смерть. Как ему в голову-то такое могло прийти!» Он поговорил с бывшими в Мезон Верт психоаналитиками, и ему объяснили, что его сын «переживал рождение» его собственной идентификации и что с этого момента мальчик входит в тот период жизни, который мы называем «эдиповым», и который характеризуется чрезвычайно противоречивыми чувствами. Однако ясно, что, поскольку отцу был совершенно чужд психоанализ, это объяснение дало ему не много. Люди считают, что «эдипов возраст» начинается автоматически у подростков, когда на самом деле это происходит в три года, и совершенно бессознательно.

Нужно было бы объяснить этому папаше, что Эктор как раз и находится в том периоде своего развития, когда он любит в себе именно рождающегося отца. Вот он и увидел в своем сне воображаемую смерть отца, поскольку в нем угадал единственного мужчину своей матери, единственного в доме мужчину… Конечно, он обрадовался, что занял отцовское место, и это доказывает, что отца он любит, поскольку иначе не захотел бы оказаться на его месте и не хотел бы обрести свою мужскую идентификацию таким образом.

Доменик рассказывала эту историю об Экторе трем канадкам, чтобы показать, насколько мы можем быть полезны при профилактике тех конфликтов, которые могут возникнуть в семье, когда ребенок входит в «эдипов возраст», помогая родителям и детям, объясняя, что с ними происходит, не прибегая при этом к глобальному психоанализу… Для этого надо понять, какие стадии развития проходит ребенок и что чем чаще мальчик мечтает о смерти отца, тем более любящим и хорошим сыном, уважающим своего отца, он становится.

И тут Клод, который у нас впервые, Клод, пришедший к нам вместе с папой и откровенно радующийся отцу, этот Клод, которому три месяца и восемь дней, начинает капризничать и орать. Его мать говорила, что этот ребенок никогда не плачет, всегда улыбается или, по крайней мере, спокоен. Тогда я начинаю рассуждать: «Клод плачет; это нечто… Он начал плакать, когда Доменик стала рассказывать о том, как Эктор мечтал о смерти своего отца и как Эктор был при этом счастлив… Клод услышал, что говорили». И тут же я говорю этому трехмесячному малышу: «Но, Клод, ведь не ты видел во сне, что твой папа умирает, ты очень любишь своего папу и просто не можешь еще такое видеть, это Эктор видел во сне, а не Клод… Клод любит своего папу, и Клод еще слишком мал, чтобы думать о том, что его папа умрет». Клод тут же успокоился. Посмотрел на маму, на меня, на Доменик, которая только что рассказывала об Экторе… И, успокоившись, снова заулыбался, как обычно. Канадки, которые присутствовали при этом, были поражены: «В три месяца он понимает! Потрясающе!» Да, и не только понимает, но и следит за ведущимся рядом разговором, который может затрагивать его из-за возможного отрицания тех смыслов, которые важны для него, или же наоборот, разговор этот может касаться того, что он испытывает в этот момент, и поддержать его, в зависимости от того, что сказано. Это совсем не пустяки – разговаривать с ребенком. Он понимает временами куда тоньше и лучше, чем взрослые. Но «быть своим» – не это ли и значит «понимать»?

Ребенок действует в унисон с тем настроением, которое выражается в произнесенном слове. В Мезон Верт, куда дети приходят вместе со своими родителями, можно по ребенку понять то, что его мать сама сказать нам не может.

Года два назад к нам пришла мама, которая очень волновалась из-за того, что ее двадцатидвухмесячная дочь еще не говорит: «Когда ей исполнилось восемнадцать месяцев, я начала удивляться, что до сих пор она не заговорила». Девочка принесла с собой медвежонка, которого устроила на руках у папы, и я заметила, что ребенок следит за разговором. «Твоя мама пришла из-за тебя, – сказала я. – Она немного расстроена, что ты не говоришь, как другие дети в твоем возрасте. Мы будем говорить о тебе, а ты можешь в это время слушать». Мы сидели втроем – ее родители и я – и пытались вникнуть в проблему. Я спросила у матери, что произошло, когда ребенку было восемнадцать месяцев, поскольку именно в этом возрасте мама начала волноваться, что ее дочь не говорит. «Ничего… ничего не происходило», – сказала та. А я вижу, девочка берет в углу куклу, совсем не пригодную для игры, кладет ее поверх материнской юбки и устраивает падение куклы, в то время как мишку – она же – прекрасно пристроила в руки отца. Она поднимает и снова кладет куклу поверх юбки, видимо, для того, чтобы та снова упала. Тогда я обращаюсь к маме, называя малышку по имени: «Смотрите, что делает Лоранс: она приносит разломанную куклу (а ведь неломаных там бог знает сколько!), кладет ее вам на область половых органов и устраивает это падение… Это что-нибудь да означает! Мне кажется, что это Лоранс рассказывает мне, что вы намеренно вызвали преждевременные роды, когда ей было восемнадцать месяцев». – «Что? Что вы сказали? Впрочем, в самом деле, да – это правда!» И малышка глядит на меня, смотрит на маму, смотрит на своего папу… и бросается к матери, когда та мне говорит: «Да, это правда… Я сделала аборт, потому что мы не хотели…» – «Вот тут-то собака и зарыта: вы не рассказали вашей дочке… Она – не поняла и с тех самых пор убеждена в следующем: „Я не нужна моей маме, потому что мама ребенка не хочет”». Ребенок как бы вместе с матерью переживает ее беременность, и если мать отказывает зарождающейся в ней новой жизни, это моментально отражается на потенциальных возможностях ребенка живущего: он в этом случае может затормозиться в развитии. Лоранс тогда тут же сделалась папиным ребенком, вместо того чтобы продолжать развиваться как девочка, по образу своей матери.

Беседа эта была поистине волшебством, сказали бы те, кто не знаком с психоанализом; она была удивительной – сказали бы другие, потому что малышка снова стала хорошо относиться к своей матери, чего давно уже не было – мать представляла для нее потенциальную опасность в связи с отношением к той жизни, которую девочка в ней учуяла, – ведь словесного объяснения временного нежелания иметь другого ребенка не было: родители не сказали, что еще одного ребенка они хотели бы, но попозднее, а сейчас не тот момент, это не своевременно по причине их бюджета, из-за этого, из-за того… Не предупредили Лоранс, что в прерывании беременности как таковой виновата не она, что возможность родить никуда не девается у женщины, но зависит от других. А это прерывание беременности у матери может тормозить развитие другого ребенка в семье.