Читать книгу "Кайзер Вильгельм и его время. Последний германский император – символ поражения в Первой мировой войне - Майкл Бальфур"

самый очевидный способ избавиться от этого – создать сильный флот. Построив флот, Вильгельм всего лишь довел до логического завершения устремления многих своих подданных. И он, и они не сумели адекватно оценить, насколько одна страна может быть независимой от других, не господствуя над ними, насколько гарантированно любая попытка такого доминирования спровоцирует сопротивление и есть ли у них, соответственно, шансы реализовать свои цели. Их желания обогнали чувство реальности.

Эта главная ошибка указывает на основной вердикт, который история должна вынести Вильгельму II. Он являлся скорее отвлекающим, чем укрепляющим и стабилизирующим влиянием, которое, вместо того чтобы помогать министрам правильно идентифицировать и выполнять задачи, имеющие основополагающее значение, препятствовало хладнокровному и объективному изучению проблем Германии. Своим примером и влиянием Вильгельм II внес весьма существенный вклад в ложную оценку ценностей и необоснованность суждений, которую мы назвали основной слабостью Германии. Занимая положение, которое позволяло ему сделать многое для противодействия тенденциям, существовавшим вокруг него, он вместо этого придал им дополнительный акцент. Утверждая, что он является безусловным лидером, Вильгельм на самом деле следовал за другими, позволяя окружающей среде формировать себя, вместо того чтобы силой своей личности наложить отпечаток на нее. По сути, он являлся буржуазным монархом, как это понимала германская буржуазия, хотя ни за что не согласился бы с этим утверждением. Он воплощал все недостатки среднего класса Германии, слепо переняв все традиции прусских землевладельцев и стараясь применить их в ситуации, которой они больше не соответствовали. Опасаясь, что не сможет достичь стандартов, которые от него ожидали, он прибегал к излишней настойчивости.

История кайзера Вильгельма II ясно показывает, что хороших намерений и интеллекта недостаточно для правителя. Энергия, не сопровождаемая твердостью и постоянством, является скорее угрозой, чем благом. Влияние обаяния чаще всего обманчиво, поскольку не является долговечным. Государственному деятелю, помимо этого, необходимо умение отличать вещи, действительно имеющие значение, от тех, которые лишь кажутся важными, и способность проводить устойчивый курс, не отвлекаясь на преходящие эмоции. Государственному деятелю нужен холодный здравый смысл, который, с приобретением опыта, люди называют мудростью. Только все это признаки цельной личности, чего не было, как нам известно, у Вильгельма. Извечная нервозность и импульсивность делали его человеком легковесным, постоянно подталкиваемым в разные стороны силами, среди которых он находился. Простая истина относительно кайзера заключается в том, что, при всех его достоинствах, он не соответствовал грандиозной работе, которую судьба ему предназначила, – попросту не дотягивал до нее. Фея Карабос[78] посетила его при крещении, но не явилась фея Сирени, чтобы внести ясность.

И все же насколько он виноват? Он был, как однажды сказал эльзасский депутат, продуктом своего окружения, а характер этого окружения был сформирован всем ходом истории Германии. Чем больше рассуждаешь о наследии и окружении, тем больше хочется воскликнуть вместе с Амонасро: «О! Non sei colpevole, era voler del fato!»[79]

Разумно ли ожидать, что Вильгельм окажется другим? Не стоит ли вместо этого обвинить систему, в которой столь почетный пост оказался у того, кто почти не имел шансов ему соответствовать?

Читатель этой книги, вероятно, заметил присутствие в ней двух тем. Одна – это глубинный характер сил, которые определяли коллективные действия германского народа и его правителей. Есть некоторые вещи, которые невозможно себе представить случившимися иначе, если только не предположить так много других изменений в мире, что осуществление превратится в обычную спекуляцию. Но в других случаях внимание намеренно акцентируется на изменившихся обстоятельствах, которые могли последовать в результате незначительных перемен в поведении. Сосредоточиться на одном аспекте, отбросив другой, – значит неправильно понять историю.

Сегодня никто не станет отрицать влияние наследственности и окружающей среды, и недавние научные исследования выявили те аспекты их влияния, которые ранее оставались незамеченными. Но если считать эти две силы решающими, что станется с нашим осознанием возможности выбора и всеми идеями относительно моральной ответственности? Как можно хвалить человека или ругать за то, что он сделал, если все его действия определены генами и культурными паттернами? Наши гены и культурные паттерны сами по себе являются аккумулированным результатом бесчисленных прошлых выборов и решений наших предков, наших пастырей и наших хозяев и тех, кто имел власть над нами сейчас и в прошлом. Мы не можем избежать последствий всех этих выборов и решений; как говорится, что сделано, того не переделаешь. Наша свобода выбора существенно ограничена этим фактом. Но признать, что многое уже решено за нас, вовсе не значит, что у нас нет свободы выбора вообще. Бисмарк называл себя «беспомощное дитя времени», но при этом добавлял, что «по этой самой причине мы должны честно выполнять свой долг в том качестве, которым Богу было угодно нас наделить». Мы всегда должны помнить, что наши выборы и решения впоследствии ограничат выбор следующих поколений. По отдельности они могут показаться тривиальными, но все вместе, совместно с выборами и решениями других людей, они формируют судьбу. Тот факт, что мы можем понять, почему некто выбрал тот или иной путь, не делает его выбор мудрым и не доказывает, что у него не было альтернативы. Будучи разумными людьми, мы можем подумать, что сами справились бы лучше, однако сочувствие, свойственное гуманизму, должно заставить нас воздержаться от вынесения обвинительных приговоров, поскольку только так мы можем получить пользу от опыта.

Поэтому, размышляя о том, насколько мы можем обвинить кайзера Вильгельма, учитывая все влияния, сформировавшие его как личность, полагаю, резонно оставить последнее слово за русским придворным на перроне Берлинского вокзала: «Qa explique mais да n’excuse pas» («Это объясняет, но не извиняет»).