Читать книгу "Записки датского посланника при Петре Великом. 1709–1711 - Юст Юль"

14 июля мы отправились далее, но вследствие узости дороги в течение (целого) дня не могли перебраться через ужасно высокую гору (под самым Киевом). В то время как повозки наши стояли одна за другой на узкой дороге, к нам подъехал верхом один русский; он хотел проехать поскорей, но это было невозможно, так как наши повозки никак нельзя было сдвинуть, что я — будучи тут, как и при всех подобных случаях, распорядителем, и доказал ему ясно. Но он (по) неразумию требовал, чтоб мы очистили ему дорогу, сбросив с горы (наши) тяжелые возы. При этом он тратил понапрасну много слов, (угрожал) действиями и в конце концов со скверными ругательствами опередил меня, — вследствие чего я так разгорячился, что очертя голову пустил (свою) добрую татарскую (лошадь) по крутому скату, чтобы перенять его, и если бы лошадь не была умнее своего (господина), то я, без сомнения, упал бы вместе с ней с высокого обрыва и разбился бы вдребезги; но она села на свой зад и медленно сползла по скату до (самого) дна обрыва…

Далее путь наш пролегал через край, опустошенный саранчой. В одном месте на протяжении 18 миль нам не попалось в поле ни одной соломинки: не только весь хлеб на корню, но и (самая) листва, нередко и кора деревьев была съедены этими насекомыми, так что нам, путешественникам, приходилось плохо. Вдобавок жара днем стояла невыносимая, вследствие чего мы испытывали сильную жажду; между тем, кроме воды, у нас ничего не было. (С другой стороны), по ночам холод, сопровождаемый обильной росой, был так непомерно силен, что я вынужден был надевать мою большую русскую шубу, свисавшую до (пят). Эти резкие ежедневные смены чрезмерной жары и холода, вместе с употреблением в питье воды, в конце концов повлияли на здоровье наших людей, которые почти все заболели. Посланника и секретаря миссии везли (больными) на постелях в спальных повозках (кибитках?), употребительных (в России). У нашего дворецкого Эйзентраута, человека весьма жирного, сало растаяло в теле, вследствие чего он (и) умер от сильного удара (?). Из нашей свиты тоже кое-кто умер. Словом, за исключением кучера и меня, все переболели — кто раньше, кто позже; иные выздоравливали, другие в это время занемогали. Несмотря на такое положение, мы все же (должны были) продолжать путешествие, ибо до Белой Церкви нигде не могли остановиться за недостатком корма для лошадей и съестных припасов для людей. В Белой Церкви, маленькой польской крепости, немного корма для лошадей мы достали, но и там весь край был опустошен и покинут жителями. Незадолго до нашего прибытия маленькую крепость эту безуспешно штурмовали многие тысячи татар и турок.

23 июля прибыли в Немиров. Там мы узнали, что в какой-нибудь полумиле от нас татары и турки взяли (в плен) и зарубили 700 человек русских, сопровождавших (транспорт с) провиантом для армии. Дело, следовательно, могло дойти и до нас; но, благодарение Богу, мы избежали (опасности).

Недалеко (от Немирова), в то время как мой кучер, только что съехавший с очень крутой горы дорогой, шедшей изгибом, хотел на полном скаку сдержать на мосту лошадей, левое заднее колесо моей повозки, столь же широкой, как мост, чуть было не (сорвалось), и я вместе с задней частью повозки чуть не попал под мельничное колесо, которое было в полном ходу и смололо бы меня заживо. Однако Богу угодно было устроить так, что при дальнейшем движении заднее колесо проехало по концу выдавшегося бревна, более длинного, чем другие, и повозка поднялась…

Мы и тут продолжали видеть саранчу. Она пожирала все в полях и (вообще) на земле, а когда взлетала, то воздух наполнялся ею, как хлопьями снега в самую сильную метель. Когда саранча садилась, то совершенно скрывала собой почву.

Лошадям нашим приходилось есть горькие злаки, которыми брезговали эти насекомые и которые одни были ими оставлены. Итак, мы бедствовали главным образом от недостатка корма для лошадей, потому что съестных припасов у нас было довольно, но пили мы одну водку и воду, воду и водку, — и, таким образом, за это время я, (как) фараон, испытал одну из казней Египетских.

2 августа, к великому нашему удивлению, мы узнали, что царь заключил мир с турками. Впоследствии и вся Европа (была крайне этому) удивлена. Ввиду того что бо́льшая часть наших людей была больна, меня в качестве самого здорового послали за несколько миль вперед, чтоб собрать достоверные сведения об этом (мире). (Поручение) это я исполнил и, как ни был истомлен, вернулся в тот же вечер, проехав, таким образом, в течение одного дня, засветло, 12 миль, причем почти ничего не ел и не пил.

После того мы повернули назад и (поехали) в Валахию. Дорогой я проехал в полутора мили от славной, сильной крепости Каменец-Подольского, которой, впрочем, не видал. Вице-комендантом был датский дворянин Кос[435].

Армию мы застали близ маленького запустелого городка Могилева, стоящего при реке Днестре. Нельзя описать, какой недостаток в съестных припасах и напитках испытывала здесь (армия). Солдаты почернели от жажды и голода. Как сильна была нужда, можно судить из того, что однажды у нас обедало в гостях четверо генералов, а здесь обед состоял из блюда гороха, с пометом саранчи, постоянно в него падавшим, да из маленького окорока ветчины. Тем не менее (яства) эти показались (нам) тогда утонченнее и вкуснее всяких (кушаний) царского обеда. Почерневшие и умирающие от голода люди лежали во множестве по дороге, и никто не мог помочь ближнему или спасти его, так как у всех было поровну, то есть ни у кого ничего не было.

Мы последовали за (той) частью армии, (которая направилась) в Польшу. Большая часть наших людей была больна, но я был еще здоров. Под Могилевом, в поле, на холме, похоронили покойного Эйзентраута, (сколотив ему гроб из?) нескольких грязных досок от навозной повозки, так как ничего другого достать было нельзя. В тот день мне пришлось переделать одному пропасть дела: я писал, регистрировал, оценивал (оставшееся) после покойного Эйзентраута (имущество), пересматривал и поправлял его счеты, платил и раздавал подарки людям и 50 человекам охраны; заведовал отправкой половины наших людей, лошадей и экипажей в Москву; отделял тех, которые следовали с нами, от тех, что уезжали, — в таком расчете, чтоб всякая часть была (равномерно) снабжена лошадьми и всем другим; распоряжался погребением тела (Эйзентраута); производил расчет и уплату (жалованья?) людям и проч. Вообще должен сказать, что никогда, ни прежде ни после, мне не случалось столько работать; и все-таки к вечеру (все было готово, и) мы в тот же день пустились в (дальнейший) путь.

В конце концов (24 августа) от усиленной работы, напряжения и всяких забот я тоже заболел: у меня сделалась перемежающаяся через день лихорадка, с которой я должен был путешествовать днем и ночью, по жаре и в холоде, так что под конец, когда, несмотря на охватывавшие меня жар и озноб, мне приходилось продолжать путь, я неистовствовал и мне делалось совсем плохо; ибо путешествовать больному день и ночь, безо всякого ухода, испытывая как внутренние, так и внешние холод и жар, мучительно и опасно, что нетрудно себе представить. Однако, как ни был я болен, все же 28 августа осмотрел на пути часть литовских хоругвей. Люди были все конные и в панцирях. Хоругви выстроены были перед посланником и по приказанию генерала отдавали ему честь. Зрелище было великолепное.