Читать книгу "Гобелен с пастушкой Катей - Наталия Новохатская"

Обе возможности, лишенные преимуществ, обладали одними недостатками. Признания Октавии могли настолько отвлечь Жанин от сложной дороги, что дослушивать пришлось бы в обществе ангелов. А на берегу Потомака машина с двумя женщинами могла привлечь внимание общества другого сорта, отнюдь не ангельского чина. Время и место для остановки во тьме было неподходящим, силы зла разгуливали по уединенным местам невозбранно, пришлось бы горько пожалеть об отсутствии полиции, так легкомысленно нами избегнутой.

В качестве альтернативы негативным возможностям Жанин предложила третий вариант. Воспользоваться телефоном в ее машине, оповестить Бориса, что доктор Бивен желает оказать мне гостеприимство на одну ночь, и ехать прямиком к ней, где выслушать откровения Октавии при всем возможном комфорте. Рассел и Гуффи будут счастливы.

Так мы и поступили. По телефону Борька особенно занудствовать не мог, он только снял с себя ответственность за мое благополучие в чуждой стране, предоставил решать, насколько я обременю своим присутствием чету Бивенов, и пожелал увидеть вечером в пятницу, к обеду в доме Стэфани и Джона.

Напоследок Борис спросил, есть ли у меня ключи, если привезут днем (в случае полного осточертения Бивенам), и удовольствовался положительным ответом. Я боюсь, Ирочке придется много чего выслушать по поводу сумасшедшего поведения кузины, и не раз, и не два.

В края докторов Бивен мы въехали совершенной ночью, в двенадцатом часу. Рассел не спал, слушал музыку. Гуффи дремала у него в ногах, но исправно кинулась нас встретить. Хозяину дома проимпонировал внеплановый визит ночной гостьи, по крайней мере он так сказал и пообещал приготовить бутерброды к позднему чаю.

Жанин попросила мужа сделать кофе, ибо нам предстояла работа. Рассел приподнял брови, но отнесся с уважением. Как я понимаю, в доме Бивенов царила полная свобода: каждый работал, отдыхал и принимал гостей по своему усмотрению, при этом неизменно пользовался одобрением супруга.

Закончив обильную трапезу (Рассел от души наделал сэндвичей с индейкой и ростбифом, которым я отдала должное), мы оставили Рассела в гостиной дослушивать концерт Малера, а сами поднялись наверх. Жанин оборудовала для меня ту же гостевую спальню, принесла туда элегантный приемник с магнитофоном и расположилась в бархатном кресле у зеркала. Я присела на кровать.

Пришло время открывать сумку Олеси Скороходки. В ней не было ни замка, ни молнии, переднее полотно просто откидывалось. Внутри лежали в конвертах кассета Октавии и бумага, подписанная преподобным Марком Копландом и скрепленная печатью церкви Святого Луки. Я вынула дары Октавии, и внутри остались два листа пожелтевшей бумаги, прозрачная расческа, кошелек с рублями и мелочью, чистенький спрессованный носовой платок и записная книжка с надписью «Олеся Скоробогатова, 8 класс А» на первой странице.

Отдельные листки бумаги были исписаны стихами от руки. Одно из стихотворений принадлежало Люсе Немировской, то, что было написано в ночь перед разрывом, затем продиктовано в письме для Тамары Белоусовой, Прекрасной Маркизы. Видно, кто-то захватил листок с собой в Ленинград, когда Люся убежала, чтобы встретиться с машиной у памятника Грибоедову.

Второе стихотворение, исполненное другим почерком, крупными неровными буквами было подписано Олесей и адресовано Андрею. Вот оно. Наверное, первое и последнее в девочкиной жизни, хотя, кто знает…

Не выходят стихи у меня Все начала к концу привели Я сжигаю свои корабли Безнадежно молчанье храня. Не выходят стихи у меня Нету слов, не могу их найти Я стою и не вижу пути Безнадежно молчанье храня. Не выходят стихи у меня Я не в силах судьбу превозмочь Ты же мне не желаешь помочь Безнадежно молчанье храня. Не выходят стихи у меня Но тебе их придется прочесть Донеси за меня этот крест Безнадежно молчанье храня. Число, месяц, год…

Классическая записка самоубийцы. Кассету, собственно говоря, можно и не слушать. Жанин с моей помощью прочитала стихи, сказала: «Мон дье, да, классическая…» И мы заправили кассету.

Глава 18

В слабо освещенной спальне для гостей разнесся хорошо модулированный, медленный голос Октавии. (Перевожу рассказ как можно ближе к оригиналу, поэтому неизбежны американизмы. Е.М.)

«Я, Октавия Эстер Грэм, урожденная Мэкэби подтверждаю, что рассказанное дальше случилось в Советском Союзе летом 197… года в августе. Бог да поможет искупить мою невольную вину. Я буду молиться о прощении людей, которым мое умолчание причинило страдание.

Летом 197.. года я приехала в Советский Союз. Мой отец, Льюис Гордон Мэкэби в то время работал в Москве, советником посольства США в Советском Союзе. Я приехала в Москву для учебы в Московском Университете в рамках программы по обмену студентов, на кафедру палеонтологии. До этого я два года училась в Университете Дюка и специализировалась по естественной истории и русскому языку. Мой отец — известный специалист по русской культуре, наша семья всегда находилась в сфере русских интересов.

В июле 197… года я прибыла в Москву, закончила формальности с устройством в университете, приобрела русских знакомых студентов. Они были чудесные, интересные молодые люди и девушки. В конце июля у меня появилась возможность совершить экскурсию в Ленинград.

При помощи посольства группа американцев, участников одного симпозиума, организовалась и поехала посетить Ленинград. Отец попросил разрешения включить меня в группу.

Один из моих новых друзей Евгений и его подруга Маша любезно вызвались поехать в Ленинград отдельно и встретить меня там, показать неофициальный Петербург Достоевского и представить своим друзьям.

Мне полагалось жить в гостинице, а они собирались погостить у друзей. Перед отъездом отец напомнил, что правила поведения для американских дипломатов и членов их семей очень строги в Советском Союзе. Он призвал меня быть осторожной, стараться не покидать группу американских туристов и не вызывать неприятностей для него и для себя. Ему это грозило немедленным возвращением с плохими рекомендациями. Я пообещала вести себя хорошо.

Ленинград был изумительный… С американской группой я каждый день ходила в музеи и на экскурсии, а после обеда встречалась с русскими друзьями, мы ходили по городу и в гости. К одному художнику в студию, потом к очень смешному человеку, он играл на кларнете.

На четвертый день мы с американской группой были в Эрмитаже. Там очень много залов, к концу дня все мы очень устали. Когда мои американские спутники стали собираться в вестибюле, там было очень тесно, стульев не хватало, я села на подоконник и задумалась. Впечатлений было невероятно много.

Вдруг я вышла из размышлений… Меня никто не позвал, кругом ходило много людей, американцы еще не собрались, но около меня стоял незнакомый юноша и смотрел на меня очень внимательно. Он был в очках, с бородой, темные волосы до плеч. Что-то очень необычное и привлекательное было у него в лице. Он несколько минут смотрел на меня, очень ласково и умно улыбался, хотел что-то сказать. Я тоже хотела. Но никто из нас не смог этого сделать. Появились люди, увели его, люди из американской группы позвали меня. Так мы расстались, не сказали ни одного слова. Но я все время помнила об этом юноше. Он был очень необычный.