Читать книгу "Дашкова - Ольга Игоревна Елисеева"

Как далеко княгиня могла позволить себе зайти? И в сторону сервильности? И в сторону оппозиционности? Оба водораздела ясно обозначились именно в «Собеседнике». Один из них связан со знаменитой державинской одой «Фелица» – жемчужиной русской поэзии XVIII в.

Гавриил Романович служил экзекутором в 1-м департаменте Сената под началом неприятеля Дашковой – А.А. Вяземского. Экзекутором 2-го департамента был Осип Петрович Козодавлев, одновременно состоявший советником при директоре Российской академии. Он технически руководил изданием «Современника».

Державин написал оду еще в 1782 г., но опасался печатать, так как изобразил вельмож, теснившихся у трона, весьма сатирически. Их пороки контрастировали с добродетелями главной героини, под которой подразумевалась императрица. За год до того появилась «Сказка о царевиче Хлоре», написанная Екатериной II для внука Александра. В ней рассказывалось, как юного царевича Хлора похитил Киргиз-Кайсацкий хан, повелев ему найти «розу без шипов» – символ добродетели. Мальчику помогла дочь хана Фелица (Счастливая) и ее сын Рассудок. Именно к Фелице поэт и обратил свое стихотворение.

Гавриил Романович уверял, что не намеревался публиковать оду. Лишь показывал друзьям. Козодавлев упросил снять копию. Уже через два дня стихи читали в доме у И.И. Шувалова, где находилась Дашкова, заявившая: «Вот драгоценная находка для первого нумера журнала». Текст появился под заглавием «Ода к премудрой Киргиз-Кайсацкой царевне Фелице, писанная некоторым татарским мурзою, издавна поселившимся в Москве, а живущим по своим делам в Санкт-Петербурге. Переведена с арабского языка». Примечание к заголовку уверяло читателей, что имя автора неизвестно{931}. 20 мая журнал вышел из типографии. А уже через несколько дней, на обеде у князя Вяземского Державин получил пакет с надписью: «Из Оренбурга от Киргизской Царевны мурзе Державину». Пакет скрывал золотую табакерку, осыпанную бриллиантами, в которой лежали 500 червонцев».

Такое щедрое подношение скромному сотруднику покоробило генерал-прокурора, весьма далекого от литературной жизни, и тот возмутился: «Что это за подарки от киргизцев?» Этот отзыв обычно приводят как доказательство невежества Вяземского. Между тем налицо был подкуп, и Державину стоило немало труда объяснить дело. С того дня прежде добродушный начальник стал немилостив к поэту, не прощая связей при дворе. «Закралась в его сердце ненависть и злоба, – вспоминал Державин, – так что равнодушно с новопрославившимся стихотворцем говорить не мог: привязывался во всяком случае к нему, не токмо насмехался, но и ругал, проповедуя, что стихотворцы не способны ни к какому делу»{932} Вяземским владела зависть. Державин из незаметного экзекутора одним письмом императрицы был переведен в круг людей, с которыми Екатерина II позволяла себе шутить.

Приятно, конечно. Но Гавриилу Романовичу жест императрицы отлился горючими слезами. Мало того, что на него ополчились осмеянные вельможи. Мало того, что Державин лишился покровительства прямого начальника. (В конце концов Вяземский вовсе вытеснил его со службы.) Так еще и ода вызвала чувство соперничества у литераторов. Гавриила Романовича обвинили в лести. В ответ он написал поэму «Видение мурзы», в которой сошедшая с портрета Екатерина разговаривала со своим певцом и прямо запрещала похвалы в адрес властей предержащих:

«Владыки света люди те же,

В них страсти, хоть на них венцы».

Опасная тема.

Державин слишком уж прямо общался в стихах с царицей, словно у него и не было посредников. Есть и другая версия знакомства Екатерины с «Фелицей». В то время, когда Козодавлев передал оду Дашковой, статс-секретарь Безбородко уже показал государыне стихи, которые попали к нему через приятеля, архитектора Н.А. Львова. Ода понравилась Екатерине II до слез: «Читаю и плачу, как дура». Дашкова поместила «Фелицу» на первой странице «Собеседника», сразу после своего юношеского стихотворения к портрету императрицы, тоже полного похвал. Такой поступок указывал на безусловную уверенность в доброжелательном отношении государыни{933}.

Стало быть, княгиня заранее знала, что ода угодна. И ее шаг был продиктован не личной инициативой, а восторженным отношением монархини. Но Гавриил Романович вспоминал почему-то нападки. На упрек Фелицы в лести, он отвечал:

«Довольно без тебя поэту

За кажду мысль, за каждый стих

Ответствовать лихому свету

И от сатир щатиться злых!»

О каких сатирах речь? Сразу после «Фелицы» в «Собеседнике» появилось знаменитое «Послание к слову “так”» – самое сильное литературное произведение Дашковой. Оно имеет внутреннюю, нравственную, перекличку со стихами Державина.

Написанное разными размерами, а местами и прозой, «Послание…» точно опробует формы выражения мысли, свойственные русскому языку, и не желает оставаться в жестких рамках одной из них. Оно посвящено теме «таканья», столь вредной для общества. Потакание – нравственный изъян как сильных мира сего, которые требуют соглашательства с самыми вздорными своими мнениями, так и слабых, подчиненных людей, не способных возразить очевидной глупости или подлости.

«Лишь скажет кто из бар: ученье есть вредно,

Невежество одно полезно и безбедно;

Тут все поклонятсня, и умный, и дурак,

И скажут, не стыдясь: конечно, сударь, так…»

Этот пассаж, как и многие другие, роднит «Послание» с грибоедовским «Горем от ума». Нет сомнения, что поэт не просто читал «Собеседник», а многое почерпнул в этом журнале. Сравним, например «Ученость, вот чума, ученье, вот причина…»

А похвалы старому доброму прошлому, так раздражавшие обоих авторов! «Как посмотреть да посравнить/ Век нынешний и век минувший./ Свежо предание, а верится с трудом…» У Дашковой та же тема:

«Иные, спать ложась, боялись в старину,

Чтоб утром не страдать за чью-нибудь вину;

Однако ж иногда те век свой похваляют,

А новы времена неправедно ругают.

Хотя покойно мы теперь ложимся спать,

Не опасаяся невинно пострадать;

Но если знатный раб, как будто сумасшедший,

Наш новый век бранит, а хвалит век прошедший,

Тогда ему подлец, и умный, и дурак

С поклоном говорят: конечно, сударь, так».

Грибоедов в пьесе не щадит уже и Екатерину II. А щадит ли Дашкова? Строки: «Кто любит таканье и слушает льстеца,/ Тот хуже всякого бывает подлеца» – несмотря на благонамеренный, монархический финал, воспринимались как упрек. Сам собой возникал вопрос: что же это за государыня, которая привечает льстецов, оставляя без внимания истинные таланты и заслуги?