Читать книгу "Джордж Оруэлл. Неприступная душа - Вячеслав Недошивин"

В.: Кстати, Карл Юнг как раз в мае 1945 года, говоря о нацизме, сказал о феномене «двойного сознания» уже целой нации, сказал про немцев почти вашими словами: что они всегда как бы знали и одновременно как бы не знали про Бухенвальд и свои зверства. А нынешний ужас заключается в том, что все мировые СМИ как по команде (а иногда и по команде) или замалчивают, или выпячивают те или иные события, выгодные именно тем «командирам»…

О.: Основная цель пропаганды – это, конечно, воздействие на общественное мнение, но те, кто переписывает историю, возможно, и в самом деле верят, хотя бы частичкой своего сознания, что им удастся задним числом вставить в прошлое нужные факты… В 1927 году Чан Кайши заживо сварил сотни коммунистов, и тем не менее через десять лет он стал одним из героев именно среди левых. Перегруппировка на международной арене привела его в антифашистский лагерь, а раз так, значит, и сваренные коммунисты «не считаются»…

В.: Вы, конечно, широко понимаете «национализм», но благодаря этому становятся понятны парадоксальные лозунги вашего последнего романа: «Война – это мир», «Свобода – это рабство». Ваш друг Ричард Рис недаром подчеркнул потом, что национализм – «нечто вроде раковой опухоли властолюбия», которая быстро разрастается. Но вы пошли дальше. В статье «Политика и английский язык» вы показали, как конкретно «промывают мозги» человеку журналисты, пропагандисты, писатели и всякого рода политологи. Венцом этих размышлений стала, может, последняя «составляющая» вашего будущего романа – «новояз», язык будущего мира…

О.: Ясная мысль – первый шаг к политическому обновлению, так что борьба с плохим языком – не каприз… Автор либо имеет что-то сказать и не может это выразить, либо случайно говорит что-то другое, либо почти безразличен к тому, есть ли в его словах смысл или нет… как только касаются определенных тем, конкретное растворяется в абстрактном и сами собой на язык просятся затасканные обороты речи… Чтобы облагородить некрасивые процессы мировой политики, их обвешивают словами вроде «судьбоносный», «исторический», «триумфальный», «основополагающий»… а прославление войны… – «железный кулак», «неприступная твердыня»… «ратный подвиг». Есть и марксистский жаргон: «гиена»… «лакей», «приспешник», «бешеный пес»… Используя затасканные метафоры, ты избавляешь себя от умственных усилий, но ценой того, что смысл становится туманным… Можно не сомневаться, что пишущий не видит мысленно предметов, о которых ведет речь; другими словами, не думает.

В.: Полбеды, если не думает. Хуже, когда вставляет такие «блоки» обдуманно… Эндрю Марр в статье, написанной к 50-летию вашего эссе «Политика и английский язык», утверждает, что вы доказали: «Язык развращает мысль, и реформирование языка есть реформирование политики…» А вы ведь предупреждали: «Прежде чем такой язык разложит политику, он уничтожит мораль…»

О.: В наше время политическая речь и письмо в большой своей части – оправдание того, чему нет оправдания… Беззащитные деревни бомбят… дома сжигают: это называется миротворчеством. Крестьян миллионами сгоняют с земли… это называется перемещением населения или уточнением границ. Людей без суда годами держат в тюрьме, убивают пулей в затылок или отправляют умирать… в лагерях: это называется устранением ненадежных элементов.

В.: Я мог бы привести примеры из современного русского: «административный ресурс», что на деле означает использование служебного положения в личных целях, «диктатура закона», что чаще всего подразумевает диктатуру бюрократии, а еще – «вертикаль власти», «черный пиар», «политтехнологии»…

О.: Вообразим… благополучного английского профессора, защищающего русский тоталитаризм. Он не может сказать прямо: «Я считаю, что оппонентов надо убивать, когда это приводит к хорошим результатам». Он скажет что-нибудь в таком роде: «Безусловно, признавая, что советский режим демонстрирует определенные черты, которые гуманист, возможно, будет склонен счесть предосудительными, мы должны, я полагаю, согласиться, что определенное ограничение права на оппозицию является неизбежным компонентом переходных периодов…» В наш век… сама политика – это масса лжи, уверток, безрассудств, ненависти и шизофрении… Политический язык… предназначен, чтобы ложь выглядела правдой, убийство – достойным делом, а пустословие звучало солидно.

В.: Вашу статью «Политика и английский язык» сегодня усердно изучают в школах журналистики. Но это не мешает выпускникам заниматься прямо противоположным. И есть ли выход, противоядие против оболванивания общества, против «птичьего языка» интернета? Ведь скоро всё будет сплошным «вау!». И вопросом, и ответом – «вау!»… Эдакий лай собачий, а не разговор…

О.: Выход требует моральных усилий… Одна из целей тоталитаризма – это не просто заставить людей мыслить «правильно», но реально сделать их менее мыслящими… В результате выработалось… перевернутое мышление… Но… люди должны жить наперекор порядку вещей… И это, повторю, требует моральных усилий.

3.

Кёстлер накануне того рождественского вечера «призывал, почти подначивал овдовевшего Оруэлла жениться на сестре-близнеце его жены – на Селии Кирван». Так пишет Майкл Шелден. И Кёстлер же, словно записной сводник, скоро будет «интриговать» Оруэлла и Соней Браунелл.

Селия, «очаровательная, живая и сердечная девушка», вращавшаяся, как и Оруэлл, в левых интеллектуальных кругах Лондона, действительно понравилась ему в те два рождественских вечера. Уж не знаю, демонстрировал ли он в ее присутствии все одиннадцать правил заварки чая, но через три года и он, и Селия «заварят» нечто такое, что и поныне расхлебывает мир… История спорная, рассказ об этом впереди, а пока он лишь изо всех сил хотел понравиться ей. Впрочем, как заметит Вудкок, даже внимание к «слабому полу» было у него особым. «Он, конечно, интересовался женщинами, – подчеркнет Вудкок, – но никогда не упоминается того факта, что, встретив необычайно красивую девушку, он, единственный среди знакомых мне мужчин, давал ей почувствовать, что она всего лишь женщина…» Другими словами, видел в красавицах «человеков» и относился к ним как к равным…

Оруэлл призна́ется позже, что Селия настолько понравилась ему, что даже мимолетное прикосновение к ней пронзало его «электротоком». А он? Чем он, человек в пиджаке, вечно сидящем колом, из которого жалко торчала его длинная шея, чем мог привлечь ее он?.. Через месяц он пошлет ей «страстное, полное нежных чувств письмо с неуклюжим предложением: либо роман, либо брак». Напишет: «Спокойной ночи, дорогая моя любовь». А Селия в письме, которое он назовет «весьма неоднозначным», мягко откажет ему во всем, а его острову, куда он тоже пригласит ее, предпочтет Париж.

Эх, эх… Он был, конечно, состоятельным и известным женихом, но в реальности, как утверждают иные биографы, даже не пытался «выгодно продать себя». Ну кто согласится на брак с человеком, который заранее звал молоденьких женщин стать… «его вдовами»? Именно так позвал замуж Энн Попхем, соседку по лондонскому дому. «У меня, – написал ей, – болезнь под названием бронхоэктаз, которая склонна развиться в пневмонию, а кроме того, “непрогрессирующее” туберкулезное поражение одного легкого, и в прошлом врачи полагали, что я вот-вот умру… Вот я и хотел бы спросить, согласилась бы ты стать вдовой пишущего человека. Если дела будут идти, как сейчас… ты будешь получать гонорары и найдешь вполне интересным редактирование неизданных вещей… Если же я проживу еще лет десять и, надеюсь, напишу еще три стоящие книги, кроме той, что пока не окончена, то я хотел бы прожить их в мире и спокойствии и чтобы кто-то хорошо относился ко мне». Ну разве прочтешь такое без слез?..