Читать книгу "Молот и наковальня - Гарри Тертлдав"

Встав перед алтарем, Агатий простер руки к суровому лику Фоса, изображенному на куполе Высокого храма. Прихожане поднялись с мест. Скрытые от любопытных взглядов за ажурной решеткой Маниакис с Лицией сделали то же самое. Вслед за Агатием они вместе с остальными молящимися прочли символ веры:

— Будь благословен, Фос, владыка благой и премудрый, милостью твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать!

Маниакис испытывал меньшее удовольствие от литургии, чем обычно. Сегодня она не столько объединяла его с единоверцами, сколько отдаляла от ожидаемого им с нетерпением момента — от начала патриаршей проповеди. Даже слова молитвы скорее просто слетали с его губ, нежели исходили от сердца.

Агатий еще раз прочитал символ веры, затем медленно опустил руки, подав пастве знак садиться. Сам патриарх некоторое время продолжал стоять молча; напряжение среди присутствующих нарастало с каждой секундой.

— Он родился актером, — прошептала Лиция. Маниакис согласно кивнул, но знаком призвал ее к молчанию.

— Возрадуемся! — внезапно возопил Агатий. Его зычный голос разом заполнил весь храм и громовым эхо отразился от купола. — Возрадуемся! — повторил он уже более спокойно. — Величайший Автократор именем Господа нашего, благого и премудрого, поклялся править империей исключительно из ее столицы, славного Видесса. Отныне и до тех пор, пока Фос не призовет его к себе!

Слухи, распространившиеся по городу за последние несколько дней, твердили о том же, но всем известно — слухи часто лгут. И Агатий, что тоже всем было известно, иногда лгал, однако гораздо реже, чем слухи. Высокий храм буквально захлестнул шквал радостных криков, заставивших загудеть огромный купол.

— Они тебя любят, — заметила Лиция.

— Они мною довольны, поскольку я остаюсь, — ответил Маниакис. — Но они же взвыли бы, словно стая волков, требуя моей крови, если бы патриарх так же театрально объявил о моем намерении послезавтра отплыть на Калаврию.

Прежде чем Лиция успела что-либо сказать, Агатий продолжил:

— Вне всяких сомнений, великий Фос благословит Автократора, своего наместника на земле, за столь смелое и мудрое решение. Вне всяких сомнений. Господь наш также не обойдет своими благодеяниями Видесс, царя городов, который пребудет вечной столицей нашей империи отныне и вовеки! Да будет так!

— Да будет так! — хором отозвались все находившиеся в храме.

Маниакис напряженно ждал, когда же Агатий продолжит. Патриарх решил сперва предъявить народу то, что он получил от Автократора. Интересно, под каким соусом он намерен подать то, чем пришлось пожертвовать ему самому?

На сей раз патриарх медлил не для того, чтобы усилить напряженность ожидания. Он просто колебался, как самый обычный человек, не желающий признаваться в том, что ему пришлось пойти на попятный. Наконец Агатий все же перешел ко второй части:

— На плечах Автократора лежит тяжкое бремя. Ежедневно и ежечасно он предпринимает поистине героические усилия с тем, чтобы вернуть Видессийской империи ее былую славу. Любая, даже самая незначительная помощь, оказанная ему в делах его, явится неоценимым благом для всех нас. Все мы знаем о постигшей нашего Автократора тяжелой потере. Его жена, его первая жена, — скончалась, подарив ему Ликария, законного сына и наследника.

Маниакис нахмурился. Судить о вопросах престолонаследия — не дело патриарха. Даже если его мнение совпадает с мнением Автократора. Мельком взглянув на Лицию, Маниакис убедился, что та не выказывает никаких признаков раздражения. Махнув рукой, он решил не обращать внимания на мелочи. Агатий между тем продолжал:

— Приняв во внимание все то, о чем я только что вам рассказал, по зрелом размышлении я пришел к выводу о необходимости принять решение, позволяющее мне благословить и признать законным во всех отношениях брак между величайшим Автократором и императрицей Лицией, поскольку таковой служит высшим интересам Видессийской империи. Данной мне высшей духовной властью я объявляю этот брак не противоречащим догмам нашей святой веры и даю на него свое благословение!

Не успели прозвучать последние слова патриарха, как один из клериков, стоявших подле алтаря, поставил на пол свое кадило и устремился к выходу. Следом за ним Высокий храм покинули Курикий с Февронией. Главный казначей, хотя и желал таковым оставаться, все же не хотел давать никому повода полагать, будто он одобряет новый брак Автократора. Немного поколебавшись, к выходу направился еще один священнослужитель, за которым последовало несколько десятков горожан.

Но почти вся паства и подавляющее большинство клериков остались на своих местах. Агатий умудрился представить искушенным в торговле видессийцам сделку с Автократором так, что пресловутое «ты — мне, я — тебе» все же не бросалось в глаза. Это позволило некоторым из присутствующих примириться с достигнутым соглашением. А остальные были настолько рады решению Маниакиса остаться в Видессе, что их мало интересовало, каким образом Агатий переубедил Автократора.

Обнаружив, что его речь не привела к беспорядкам прямо под куполом Высокого храма, патриарх явно приободрился.

— Литургия окончена! — объявил он. Маниакис почти услышал, как Агатий мысленно добавил: «А я и на сей раз вышел сухим из воды». Покидая храм, чтобы вновь вернуться к мирской суете, прихожане оживленно переговаривались. Автократор попытался прислушаться к тому, о чем они говорят, но разобрать хоть что-нибудь ему так и не удалось.

— Ну, как ты себя чувствуешь, сделавшись наконец моей законной женой в глазах всего — или почти всего, мысленно добавил он, — духовенства империи? — спросил он, повернувшись к Лиции.

— Прекрасно, — ответила она. — Если не считать утренней тошноты. Но должна сказать, я и раньше чувствовала себя неплохо.

— Я рад за тебя.

* * *

Прежде, глядя с городской стены на запад, через Бычий Брод, Маниакис отчетливо видел дымы лагерных костров макуранской армии, квартировавшей в Акросе. Теперь, когда это зрелище ему надоедало, он мог перейти на северную стену, чтобы полюбоваться дымами пожаров, полыхавших в подожженных кубратами предместьях Видесса. Оттуда, с севера, в столицу стекалось множество беженцев: кто на повозках, вместивших почти все их имущество, а кто и босиком. Монахи и монахини в монастырях делали все, что могли, чтобы хоть как-то накормить и приютить несчастных.

Маниакис тоже сделал все, что мог: пожертвовал монастырям немного зерна и уж совсем немного золота. Действия макуранцев на западе и кубратов на севере катастрофически сократили число провинций, признававших власть Автократора. Столь же катастрофически упали и поступления в казну.

Он посетил один из монастырей. Во-первых, ему хотелось приободрить беженцев, показать им, что ему известно об их страданиях. Радость, с какой они приветствовали своего Автократора, навела его на невеселые размышления о том, насколько сильно довлеет над душами, умами и сердцами видессийцев ореол власти, исходящий от императорского сана. Он никогда не признался бы в этом Агатию, но тот был прав: его отъезд на Калаврию действительно мог лишить людей последней надежды.