Читать книгу "Легкое дыхание - Иван Бунин"

Я слазила в ящик, крышку на гармонье открыла, а там в мехахслон жестяной забит, порядочно тяжелый, чувствую. Вынула, подаю. Он взял,погремел, положил подле, — чистый, ей-богу, ребенок! — и задумался обчем-то. Молчал, молчал, усмехнулся и говорит:

— Я, Насть, нынче сон один счастливый видел, дажедо-свету проснулся от него, и очень хорошо мне было весь день до обеда.Глянь-ка, я даже прифрантился для тебя.

— Да вы, мол, Никанор Матвеич, и всегда чисто ходите. Асама даже не понимаю, что говорю, до того разволновалась.

— Ну, — говорит, — ходить-то мне, видно, ужна том свете придется. Уж какой я красавец на том свете буду, — ты дажепредставить себе не можешь!

Мне даже жалко его стало.

— Над этим, — говорю, — грех смеяться,Никанор Матвеич, и к чему вы это говорите, я даже понять не могу. Может, —говорю, — господь даст, поздоровеете еще. Вы лучше мне скажите, какойтакой сон видели?

Он было опять обиняками стал говорить, сталпосмеиваться, — какой я, мол, житель! — стал ни к селу ни к городупро нашу корову толковать, — скажи ты, говорит, за-ради бога мамаше, чтобпродала она ее, мочи нету, надоела она мне, лежу ни кровати и все смотрю черездвор на сарайчик, где она помещается, и она все смотрит в решетку на меняобратно, — а сам все деньгами погромыхивает и в глаза не смотрит. А яслушаю и тоже половины не понимаю, — чисто помешанные какие, несем, чтопопало, и с Дону и с моря, — наконец того, не вытерпела, — ведьвот-вот, думаю, проснутся все, самовар потребуют, и пропало тогда все моедело! — и поскорее перебиваю его, на хитрости пускаюсь:

— Да нет, — говорю, — вы лучше скажите, какойсон вы видели? Про нас что- нибудь?

Хотела, понятно, приятное ему сказать, и так-то ловкопопала. Взял он вдруг эту копилку, вынул ключик из шаровар, хочет отпереть — иникак не может, никак в дырку не попадет, до того руки трясутся, — наконецтого, отпирает, высыпает себе на живот, — как сейчас помню, две серии и восемьзолотых, — сгреб их в руку и вдруг говорит шепотом:

— Можешь ты меня один раз поцеловать?

У меня руки, ноги и отнялись от страху, он-то с ума сходит,шепчет, тянется:

— Настечка, только раз! Бог свидетель тебе, —никогда больше не попрошу!

Я оглянулась — ну, думаю, была не была! — и поцеловалаего. Так он даже задохнулся весь, — ухватил меня за шею, поймал губы и сминуту небось не пускал. Потом сунул все деньги в руку мне — и к стенке:

— Иди, — говорит.

Я выскочила и прямо в свою горницу. Заперла деньги на замок,схватила лимон и давай губы тереть. До того терла, альни побелели все. Очень,правда, боялась, что пристанет от него ко мне чахотка…

Ну, хорошо, — это дело, значит, слава богу, вышло,начинаю другое обделывать, поглавнее, из-за какого я и билась пуще всего. Чую —быть скандалу, боюсь, не будут меня с места пускать, начнет, думаю, приставатьтеперь с любовью, мужевать меня из-за этих денег… Нет, смотрю, ничего. Лезть нелезет, обходится по-прежнему, аккуратно, будто ничего и не было промеж нас,даже думается, еще скромнее, и в горницу не зовет: держит, значит, слово.Подвожу тогда хозяевам разговор, — мол, пора мне об сыну позаботитьсямаленько, ослободиться на время. Хозяева и слышать не хотят. А уж про него иговорить нечего. Намекнула ему раз, так он прямо побелел весь. Отвернулся кстенке и говорит этак с усмешечкой:

— Ты, — говорит, — не имеешь права этогосделать. Ты меня завлекла, приучила к себе. Ты должна подождать — я помрускоро. А уйдешь — я удавлюсь.

Хорош скромник оказался? Ах, думаю, бессовестные твои глаза!Я же из-за тебя себя неволила, а ты еще грозить мне! Ну, нет, не на такуюнапался! И зачала еще пуще предлог искать. Родилась тут кстати у хозяйки ещедевочка, наняли к ней мамку — я и придерись, что с ней жить не могу. Злая,правда, оголтелая старуха была, сама хозяйка и то ей боялась, да и пьяная ктому же, — полштоф под кроватью так и дежурил, — и возле себя прямотерпеть никого не могла. Стала она на меня наговаривать, смутьянить всячески.То белье не так выгладила, то подать ничего не умею… А скажешь ей слово,затрясется вся — и жалиться бежит. Плачет навзрыд, а больше, понятно, не отобиды, а от притворства. Дальше, больше, я и говорю хозяевам:

— Так и так, увольте меня, мне от этой самой старухибелый свет не мил, я на себя руки наложу.

А сама уж дом на Глухой улице приглядела. Ну, хозяйка и нестала больше меня неволить. Правда, как прощалась со мной, страсть как звалаопять к себе жить, или хоть приходить когда к празднику, к именинам:

— Обязательно, — говорит, — чтоб ты приходилавсе прибрать, приготовить. Я, — говорит, — только при тебе и покойна.Я к тебе как к родной привыкла.

Я, конечно, благодарю всячески. Наобещала всего с три сумы,накланялась в пояс — и пошла. И сейчас же, господи благослови, за дело. Купилаэтот дом, открыла кабак. Торговля пошла ужасно хорошая, — стану вечеромвыручку считать: тридцать да сорок, а то и всех сорок пять в кассе, — я инадумай еще лавочку открыть, чтоб уж, значит, одно к одному шло. Сестра мужниназамуж давно вышла за сторожа из Красного Креста, он все кумой меня звал, дружилсо мной, — я к нему, взяла безделицу в долг на всякое обзаведенье, направа — и заторговала. А тут как раз и Ваня из ученья вышел. Советуюсь с умнымилюдьми, куда, мол, его устроить.

— Да куда, — говорят, — его устраивать, у тебяи дома работы девать некуды.

И то правда. Сажаю Ваню в лавку, сама в кабак становлюсь.Пошла жожка в ход! И мыслить, понятно, забыла обо всех этих глупостях, хоть, посовести сказать, он, убогий-то, даже в постель слег, как я уходила. Никому ниодного словечка не сказал, а слег прямо кок мертвый, даже гармонью свою забыл.Вдруг, здорово живешь, — Полканиха на двор, мамка эта самая. (Ее мальчишкиПолканихой прозвали.) Является и говорит:

— Тебе, говорит, один человек велел кланяться,беспременно велел проведать его.

Тут меня даже в жар бросило от стыда! Каков, думаю себе,голубчик! Что в голову свою забрал! Подружку какую себе нашел! Не стерпела иговорю:

— Мне его поклоны не надобны, он про свое убожестводолжен помнить, а тебе, старому черту, стыдно и в сводни лезть. Слышала ай нет?

Она и осеклась. Стоит, согнулась, смотрит на меня исподлобьяпухлыми глазами, да только кочаном своим мотает. Либо от жары, либо от водкиошалела.

— Эх ты, — говорит, — бесчувственная!Он, — говорит, — даже плакал об тебе. Весь вечер вчера лежал, кстенке отвернувшись, а сам плакал навзрыд.

— Что ж, — говорю, — и мне, что ль, залитьсяв три ручья? И не стыдно ему было, красноперому, реветь на людях? Ишь ребеночеккакой! Ай от сиськи отняли?

Так и выпроводила старуху эту без ничего и сама не пошла. Аон вскорости возьми да и взаправду удавись. Тут-то я, понятно, пожалела, что непошла, а тогда не до него было. У самой в доме скандал за скандалом пошел.