Читать книгу "На исходе лета - Уильям Хорвуд"

вырваны.

— Иначе отказывалась говорить, — объяснила Мэллис, кивнув тюремщице, чтобы та вышла. Друл, улыбаясь, остался.

— Кто такая? — спросил Люцерн, глядя на пленницу, нисколько не тронутый страхом в ее глазах и болезненным дерганьем лап.

— Она назовет свое имя. Правда? — проворковала Мэллис, проводя когтем по исцарапанному рыльцу Бетони. — Она скажет тебе все. Ведь скажешь, бедная ты моя, истерзанная детка? Она заговорит снова и скажет больше, чем уже сказала мне. Потом я предложу Друлу заняться с ней по-своему, чтобы вытянуть остатки. Друл мастер выжимать информацию из кротих.

— Ты кто? — спросил Люцерн.

— Я подруга Уорфа и Хеабелл, — тонким голоском жалобно проговорила Бетони, и в глазах ее были отчаяние и безнадежность.

— Это кто такие?

Бедняжка бросила испуганный взгляд на Мэллис. Одинокая слеза стекла по ее рыльцу, обезображенному запекшимися рубцами от первой пытки.

— Дети Хенбейн.

Сначала удивление, а потом восторг промелькнули в глазах Люцерна, он без промедления задал следующий вопрос:

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказал мой отец.

— А кто твой отец, кротиха?

— Сквизбелли Биченхиллский.

— Тебя как зовут?

— Бетони,— сказала она. Ее глаза, хотя и открытые, на мгновение затуманились, словно упоминание своего имени мысленно вернуло ее к тому, что теперь навсегда утрачено. — Пожалуйста, не мучьте меня, я больше ничего не знаю.

— Ну, ты еще сама не сознаешь, как много тебе известно, — сказала Мэллис.

— Откуда ты знаешь этих Уорфа и Хеабелл?

Люцерн надвинулся на нее, не отрывая глаз, и несчастное создание затряслось от страха.

— Пожалуйста, не надо... Не надо! Я уже говорила ей, что их привели в Биченхилл Мэйуид и Сликит. Мой отец их воспитал.

Люцерн велел Друлу выйти вон.

— Сликит! Знакомое имя, — сказал он, внезапно выдав свой гнев, и снова обернулся к Бетони: — Эта кротиха — проклятая камнепоклонница, но нам она еще пригодится. Пока не отдадим ее Друлу — пока, а то после его обработки кротиха уже ни на что не годна. Мы должны разузнать все о Биченхилле, и она нужна нам живой. За живую Сквизбелли даст немало, а мертвая она лишь добавит ему решимости.

Мэллис кивнула.

— Не надо было ее пытать, — проговорил Люцерн, все еще раздраженный.

— Тогда бы она ничего не сказала, — спокойно возразила Мэллис. — Мужества ей не занимать.

Люцерн уставился на Бетони.

— Как они выглядят? — внезапно спросил он. Мэллис подошла и попыталась увести его. — Какие они? — спросил он опять, уже настойчиво.

Бетони взглянула на него — на глаза, на бока, на лапы, на рыльце.

— Они... Они...

— Ну?

— Похожи на тебя, вот только глаза другие...

— Глаза? — прошептал Люцерн, казалось, впервые за этот допрос он проявил скорее удивление, чем гнев.

— Глаза у них не как у тебя, а как у их... твоего отца. У них глаза Триффана, полные любви. Не похожие на твои...

— Любовь моя, — с восторгом промурлыкала Мэллис, — она рассказала тебе то, что скрыла бы от меня.

Бетони потеряла сознание.

— Ты ее не слишком замучила?..— начал Люцерн.

— Твоя подруга знает свое дело, — с улыбкой сказала Мэллис. — Эта кротиха пока еще поживет. Но она устала, а боль отупляет. Пусть поспит.

— Да будет так. Ты славно поработала. Эта кротиха станет гибелью Биченхилла. Подумать только: мои собственные брат и сестра — последователи Камня! Потомки Хенбейн, порождение Триффана! И Слово покарает их через меня, в чьих жилах течет кровь Руна, истинного Господина Слова. Это приводит меня в восторг, Мэллис.

— Я так и думала, — тихо проговорила она.

Он рассмеялся и двинулся к выходу, возбужденный и довольный.

— Ты всемогуще, о Слово, и твои когти принесут горе и разорение Биченхиллу, и эта кара, как в Маллерстанге и прочих местах, где нам еще предстоит побывать, покажется лишь приятной прелюдией на пути к полной агонии Камня. Будь благословенно, о Слово!

— Будь благословенно! — подхватила Мэллис, и они выскользнули из страшных Ям, где жила теперь заживо похороненная Бетони.

❦

Так начались страдания Бетони в Кэнноке, и часто она хотела умереть, и умерла бы, будь на то ее воля. Но жирная тюремщица поддерживала в ней жизнь и, когда Бетони становилось совсем худо, позволяла ей вдохнуть немного свежего воздуха, и так тянулись кротовьи месяцы, и мозг узницы начал тупеть, а душа онемела, словно что-то внутри защищало Бетони от осознания своей ужасной судьбы. Одного лишь она не могла знать: что ее присутствие волновало Люцерна, потому что задевало какую-то струну в его сердце, о которой ему хотелось бы забыть, — интерес к брату и сестре, рожденным вместе с ним. Пока не появилась Бетони, он считал, что они скорее всего умерли, как уверяла его Хенбейн; но при известии, что они живы, его охватило желание побольше узнать о них.

К тому же стало известно, что эта мерзкая кротиха, что сейчас у него в плену, видела Триффана, его отца, и говорила с ним. Жив ли он? Едва ли. Даже если он одолел обратную дорогу в Данктонский Лес, чума и болезни этого места наверняка свели его в могилу. А если нет? Часто Люцерн не мог заснуть, мучимый этим не имеющим ответа вопросом.

— Господин?

— Да, Мэллис?

— Придвинься ко мне, это поможет тебе успокоиться и уснуть.

— Эта кротиха...

— Бедняжка Бетони?

— Она самая.

— И что?

— Мне бы хотелось поговорить с ней. Разузнать кое-что про Биченхилл.

— Опять? Она не скажет ничего нового. Иди ко мне.

Она улыбнулась и потерлась о него бедрами. Теперь ей хотелось кротят, детей от Господина Слова, хотелось родить наследника, чтобы укрепить свое высокое положение матери будущего Господина Слова.

После появления Бетони та же мысль не давала покоя и Люцерну — будто, став отцом, он мог каким-то странным образом заполнить пустоту своей жизни, возникшую с утратой Хенбейн, а потом с появлением известия о брате и сестре, которых никогда не знал.

Люцерн повернулся к Мэллис и овладел ею. Они предавались любви неистово, его когтистые лапы оставляли глубокие царапины на ее спине, а зубы кусали ее плечи, — наглядный урок того, как близка любовь к ненависти, а ненависть к убийству.

— Ты так меня ненавидишь, словно я твоя мать, — в упоении кричала Мэллис.

И