Читать книгу "Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин"

Я же высказал его высочеству свое откровенное мнение о графе Толстом: «правдивым» я не могу его признать после всей той фальши и умышленного извращения фактов, которые он имел привычку использовать в своей страстной борьбе как по вопросу о классическом и реальном образовании, так и по другим вопросам, по которым мне случалось быть с ним в антагонизме. Что же касается твердости характера, то качество это иногда трудно разграничить с упрямством, да и во всяком случае это такого рода качество, которое может иметь и благотворное, и весьма вредное приложение к делу, смотря по тому, в какую сторону направлена деятельность человека.

Твердость же и самостоятельность графа Толстого доселе выказывались только в том, что он с упрямством и даже злостью настойчиво шел по дороге, указанной Катковым. Если ныне и в звании министра внутренних дел пойдет он по тому же катковскому указанию, то едва ли можно будет радоваться его твердости характера и едва ли в его образе действий можно будет видеть благодетельную для России самостоятельность министра. Сам великий князь не отвергал, что граф Толстой всегда выказывал пренебрежение к общественному мнению и ставил себе в достоинство идти наперекор ему. Чего же можно ожидать хорошего от такого министра?

На возвратном пути из Орианды я заехал в Кореиз, к графине Тизенгаузен и к Абрамовой. У графини те же разговоры о графе Толстом, которого здесь не щадят, зато отстаивают свергнутого министра: граф Игнатьев в близком родстве с графиней Тизенгаузен по жене. Возвратившись домой уже вечером, я нашел тут Горбунова, только что возвратившегося из Петербурга для сдачи своей должности новому управляющему Ливадией. Бедный Горбунов лишился места и остается без средств существования благодаря подлой интриге. Рассказы его обо всей этой проделке с ним, о порядке дел в теперешнем Министерстве двора истинно возмутительны. Несмотря на сильную поддержку генерала Рихтера и многих других высокопоставленных лиц, вся честная и усердная служба Горбунова запятнана легкомысленными и несправедливыми обвинениями, клеветами и подозрениями. Представленные им оправдания или объяснения, хотя и признаны удовлетворительными, не могут, однако же, поправить предрешенного над ним заочно приговора. Пожалуй, и тут найдут образец твердого характера в лице графа Воронцова-Дашкова, который, дав водить себя за нос всяким прощелыгам (извиняюсь в выражении) и раз поддавшись гнусной их интриге, настаивает с упрямством на своем несправедливом решении участи честного и усердного труженика.

18 июня. Пятница. Неожиданное посещение Галахова, который привез в Крым больного сына. Отобедав у меня в Симеизе, они оба, отец и сын, отправились посоветоваться с доктором Кошлаковым, который поселился в соседнем с нами имении Мальцова.

26 июня. Суббота. Ездил я в Орианду к великому князю Константину Николаевичу. Ничего нового от него не слышал.

Вчера вечером получил телеграмму из Москвы от бывшего моего адъютанта Лярского о внезапной смерти генерала Скобелева. По всем вероятиям, он приезжал в Москву по случаю выставки. По последним же газетным сведениям, он был в Вильне и исправлял должность командующего войсками округа за отсутствием генерала Тотлебена. Можно пожалеть о преждевременной смерти Скобелева: он был еще молод, кипел жаждой деятельности и честолюбием, обладал, несомненно, блистательными боевыми качествами, хотя и нельзя сочувствовать ему как человеку. У него честолюбие преобладало над всеми прочими свойствами ума и сердца настолько, что для достижения своих честолюбивых целей он считал все средства и пути позволительными, в чем признавался сам с некоторым цинизмом.

Любопытно мнение, высказанное покойным Константином Петровичем Кауфманом в 1870 году, в письме ко мне от 30 сентября, в ответ на мой вопрос о качествах Скобелева, который в то время был еще ротмистром, только что кончил курс в Академии Генерального штаба и состоял в распоряжении командующего войсками Туркестанского округа. Кауфман писал мне: «Скобелев весьма исполнителен и усерден; берется за дело с увлечением, энергически, но не в такой же степени „преследователен“. Призвание его – полевая служба в войсках: он имеет много данных к успеху в этом роде деятельности; в административной же должности едва ли долго выдержит. Вообще, человек способный, но не довольно еще аккуратен. Непомерное честолюбие, желание выскочить, отличиться от других побуждают его смотреть снисходительно на средства.

Он подорвал доверие мое к нему неправдою, которой даже похваляется. Товарищи ненавидят его; у него одна история за другою, и в историях этих он был неправ. Про него распустили слух, что он трус; но это неправда. Последствием этого слуха было то, что Скобелев выдержал дуэль с двумя офицерами, одну за другою, и готов был продолжать с другими, если б не был остановлен».

Характеристика эта впоследствии выказалась довольно верной. Скобелев тогда же, в октябре 1870 года, узнав о начавшейся войне между Пруссией и Францией, рвался принять в ней участие и уехал из Туркестанского края. Я был тогда атакован со всех сторон: и матерью Скобелева, и сестрой ее графиней Адлерберг, и самим графом Александром Владимировичем, просившими о командировании пылкого ротмистра в прусскую армию. Но ходатайства эти не могли быть удовлетворены; Скобелев возвратился в Туркестанский край, где оказал многие отличия, получал одну награду за другой до тех пор, пока не свернул ему шею флигель-адъютант князь Долгорукий, командированный в Ташкент по особому высочайшему повелению в I876 году и привезший оттуда рассказы о предосудительном поведении Скобелева. Князь Долгорукий, брат будущей княгини Юрьевской, пользовался особенным покровительством государя.

Скобелев, занимавший уже в то время пост начальника Ферганской области в чине генерал-майора Свиты е. в., был смещен с должности, вызван в Петербург и попал в такую немилость, что в начале войны 1877 года не смел даже показываться государю и скромно состоял вместе со своим отцом при штабе главнокомандующего армией. Кампания 1877 года быстро выдвинула его вперед: начав ее с небольшим казачьим отрядом, Скобелев кончил в 1878 году в звании корпусного командира, в чине генерал-лейтенанта и с Георгием 2-й степени. Экспедиция Ахалтекинская 1880–1881 годов, закончившаяся блистательно штурмом Геок-Тепе, еще белее возвысила боевую славу Скобелева.

Тем не менее новый император, выказывавший особенное нерасположение к Скобелеву, принял холодно возвратившегося победителя текинцев. Роль корпусного командира в мирное время и жизнь в захолустье (в Могилеве) мало удовлетворяли воинственные инстинкты Скобелева. Я убежден, что он искал выхода из этого несвойственного его характеру и честолюбию положения; по всем вероятиям, ему хотелось чем-нибудь обратить на себя благосклонное внимание императора, и вот чем я объясняю себе последние странные его выходки – речи в Петербурге и Париже, поднявшие такую тревогу в Германии и во всей Европе. Быть может, однако же, в известной доле следует приписать эти эксцентрические выходки влиянию неумеренных вакханалий, которым он сильно предавался и которые, по всем вероятиям, ускорили его смерть. В полученной вчера телеграмме сказано, что он умер от разрыва сердца.

10 июля. Суббота. Газеты наполнены почти исключительно тремя предметами: египетскими делами (которые сильно усложняются благодаря нерешительности и колебаниям европейской дипломатии), почестями покойному Скобелеву и страшной катастрофой на Московско-Курской железной дороге. Скобелеву воздают почести царские, считают его смерть чуть не народным бедствием; панегиристы ставят его наравне с Цезарем, Наполеоном, Суворовым, одним словом, увлечение полное. Это уже известная черта нашего характера: русский человек всегда любит хватить через край. А в то же время в публике шепчут на ухо, что ведь, в сущности, покойник был вовсе не идеальная личность; что самая смерть его в публичном доме, после оргии, есть факт мало назидательный. Почитатели Скобелева хранят этот факт в глубокой тайне.