Читать книгу "Хочу женщину в Ницце - Владимир Абрамов"

Лицо Августы выразило заметное удивление.

– Гета хотел управлять империей со своими многочисленными друзьями, но единолично, – пояснил Каракалла. – Я же воин, мне жить в этом городе скучно. Палатка, запах костра в альпийских горах, простая еда, жесткая дисциплина во всем – в этом вся моя жизнь. Когда-то отец мечтал о военных лаврах Траяна. Он их снискал в Месопотамии, захватив несметные богатства парфян, покорив обе ее столицы – и Ктесифон, и Селевкию. Я же мечтаю о лаврах Александра Великого, македонского царя. В то время, как брат внешне был похож на отца, я, как говорят мои единомышленники, вылитый Александр Македонский, даже ростом невысок, как он. Ты же мама, мечтала заниматься политикой, а не только философией. Ты хотела подготовить и провести через сенат новый эдикт о гражданских правах в империи. Я не возражаю, бери на себя это бремя. Будешь руководить всей моей перепиской с провинциями и возглавишь канцелярию с правом собственноручного ответа. Ты станешь величайшей из всех матрон, впишешь свое имя в анналы на века, прославив этим весь наш род Северов. Я знаю, ты хотела этого, ты мечтала об этом. Я отдаю тебе это, получай, а проливать слезы, предаваясь воспоминаниям, дело пустое. Отец говорил: «Обогащайте солдат, а об остальном можете не думать». Будь уверена, я выполняю его заветы. Вчера своим указом я поднял жалование легионерам до 750 динариев в год, а оплату гвардейцам увеличил до 2050.

Антонин Каракалла видел, как эта женщина, еще совсем недавно слушавшая его, еле сдерживая слезы, стала преображаться на глазах. Она приобрела цветущий вид. Ее глаза заблестели интересом, Она, казалось, уже готова была приступить к обсуждению новых государственных законов. Она желала жить и творить!

Юлия Домна еще при жизни отца вызывала у Антонина одним своим присутствием на торжественных выходах излияния юношеского семени. Север бранил сына, но сделать ничего не мог, как и великий врач Гален, друг императора и прилежный консультант Августы по всем интимным вопросам, полагавший, что для созревшего здорового юноши, достигшего четырнадцатилетия, это было вполне нормально. Но личные чувства Антонина были не в компетенции медицины. Каракалла был способен не только воспылать неистовой страстью, но и полюбить, и это глубокое чувство ему подарила его мать, точнее, мачеха, в образе которой он, Антонин, видел свою скрытую от посторонних глаз любовь. С годами это острое чувство заметно притупилось, и к двадцати пяти годам, познав и давно, все постижимые формы услад своей похоти, молодой император поостыл, хотя все еще мечтал насладиться этим запретным плодом. Ему очень хотелось прочитать эту заветную книгу от начала и до самого конца, а потом поставить ее на полку своей уже немаленькой библиотеки, и, может быть, уже больше никогда не перечитывать. Этому солдату было некогда, он вознамерился завоевать весь мир, а не гадать, воздыхая, досталось ли его мачехе ее красота ему на благо или в наказание.

Юлия Домна хорошо знала, что значил этот томный взгляд впадающего будто в летаргический сон Антонина, названного в детстве Бассианом по имени ее отца из Эмессы, способного убеждать людей словом, а также силой гипноза. Императрица училась у отца искусству подчинения людей своей воле, и в совершенстве владела всеми способами соблазнения мужчин. Ее эротический потенциал был безграничен. Антонин, глядя на неувядающие и дразнящие женские прелести своей мачехи, почти прошептал:

– Я пожелал бы, если бы это было дозволено.

Вставать в позу жертвы невоздержанных страстей было делом неосмотрительным, даже опасным. Юлия поднялась с кресла, отчаянно призывая свое сердце к благоразумию, и подспудно ощутила, как быстро смогла войти в роль продажной обольстительницы, готовой платить по долгам, подавляя в себе брезгливость к похотливому собеседнику. Ее пленительные крутые бедра заговорили языком жестов. Она вдруг вспомнила любимое изречение юриста Ульпиана «Что угодно принцепсу, пусть будет законно». Царствующая матрона начала снимать с себя одежду без стеснения, даже с легкой снисходительной улыбкой на манер искушенных меретрис, жаждущих обслужить взыскательного клиента и, желая быть услышанной, изрекла почти громко: «Принцепсу, если угодно, то и дозволено».

Антонин ее услышал и с трепетом в сердце стал снимать с себя увесистые императорские доспехи, путаясь в ремнях с крючками и застежками. Умудренный опытом в любовных связях с покладистыми и угодливыми красавицами из благородных семей, которыми был заполнен императорский двор, Антонин ощутил с этой женщиной скованность и нерешительность. Его шершавые ладони снова становились предательски влажными. Возникшая пауза грозила Каракалле привычным приступом импотенции. Его охватывал все нарастающий страх, и в его колючем взгляде начинала читаться неосознанная злоба на все человечество.

Юлия Домна мгновенно ощутила угрозу. Она решительно не хотела превратиться в очередную свидетельницу полового бессилия мстительного императора. Упустить удачный случай стать властительницей, завладев волей и желаниями императора, не входило в ее амбициозные планы. Призвав силы Изиды себе в помощь, она посмела повернуться к обезумевшему от отчаяния императору спиной. Увесистая стола и легкая, как пушинка, туника упали с ее плеч в одно мгновение. Уже босая, с розовыми пяточками, как у совсем молоденькой девицы, она удобно расположилась в широком кресле, встав на колени, и уткнулась головой в кожаную спинку. Полностью нагая, прогнув спину, как пантера, она замерла в позе египетского сфинкса. Антонин был заворожен происходящими наяву, почти мистическими метаморфозами, и почувствовал нарастающее возбуждение. Юлия сама раздвинула ягодицы руками, выставляя себя в глазах соблазнителя в бесстыдном свете. Она знала, что делает, медленно демонстрируя Антонину всю свою пленительную красоту.

Каракалла задохнулся от возбуждения, забыв о своих страхах и тупых, неприятных болях в области паха. К своему изумлению и материнскому стыду матрона ощутила, что ее саму возбуждала ее откровенная поза, обращенная к приемному сыну. Боясь взорваться от избытка страсти, Каракалла решительно пошел на сближение, достаточно разогретый для получения гарантированного удовольствия. Осторожное прикосновение грубых ладоней императора к бархатно-нежным плечам Домны заставило ее вздрогнуть всем своим божественно-совершенным телом.

…Он любил достойнейшую матрону сначала на кресле, поддерживая ее за локти, затем на своем плаще, расстеленном на обогреваемом теплом полу. Он мычал и хрюкал от удовольствия, когда любил ее, стоя босым на холодной мраморной лестнице, покрываясь градинами пота. Он был груб и беспощаден в припадках страсти. Вкус запретного плода оказался для Антонина приторно сладким до сухости во рту.

Крепкое солдатское тело было по нраву и вдовствующей императрице. Она знавала и прежде, что значит тренированное тело молодого преторианца, хотя бы на примере Квинтиана, и что оно способно дать ей, если она сумеет полностью расслабиться и даст волю своему богатому воображению. От осознания греха кровосмешения, пусть и мнимого, она испытала беспокойство, а с ним – и нежданное удовольствие. Впрочем, обостренное чувство осознанной вины лишь придавало неповторимый колорит её магической натуре, способной постигать глубины изощрённого удовольствия. Всегда балансируя на грани рафинированной моралистки и праздной обольстительницы, Юлия была способна доводить себя до полного исступления в жажде искупаться в аромате романтического букета.