Читать книгу "Царь Грозный - Наталья Павлищева"

Старался и Пафнутий, уже через неделю он не без помощи все того же Паисия нашел ключик к нескольким старцам. Причем троих из них попросту обманул, заявив, что Филипп сам хотел бы от митрополии отделаться, да не может, потому как клятву перед государем дал не слагать с себя этот сан. Как его снять? Только вот таким путем.

Старец Иаков долго пристально смотрел в лицо епископу, щуря подслеповатые глаза, потом вздохнул:

– Лжа то хитрая… Не может Филипп сан бросить, ежели его принял.

– Не может! – горячо согласился с ним Пафнутий. – Вот потому и хитрим, чтобы вашего Филиппа клятвопреступником не делать!

Десятерых старцев удалось правдами и неправдами убедить ехать в Москву. Один игумен сам торопился туда. Старцы вздыхали: ох, не к добру все это…

Шли месяцы… В Москве митрополит, которого государь уже попросту не допускал до себя, начал выговаривать ему противные слова прямо прилюдно.

На Сорока мучеников в марте Филипп вел службу в Успенском соборе, когда вдруг с резким стуком открылись двери, заставив всех обернуться, а пламя свечей колыхнуться. В собор вошли государь с опричниками. На всех черные кафтаны и шапки, в руках обнаженные мечи и сабли. Прихожанам стало жутковато, те, кто ближе ко входу, постарались отодвинуться.

На лице царя была написана мрачная решимость, только на что – непонятно. Весь вид государя и его кромешников не обещал ничего хорошего. Народ отступал плотнее к стенам, вокруг опричников образовалось пустое пространство. У многих мелькнула мысль, что обнаженные мечи неспроста, могут и в дело пустить. Оставалась только надежда, что не в храме же…

Глаза царя так зло сверкнули, что, казалось, попади кто под его взор – падет рассеченный пополам. Видно, очень осерчал Иван Васильевич. Только вот на что? Несколько мгновений молча стояли все, народ замер в испуге, а сами опричники, видно, попросту не знали, что делать дальше. И тут сзади у стены в голос заплакал ребенок. Государь резко обернулся, люди поразились злости, перекосившей его лицо, и яростному взгляду. Еще мгновение, и мечи кромешников обратились бы против народа в соборе! Каким-то чутьем это поняли все, окружение царя вмиг подобралось, только ожидая знака, сам Иван Васильевич медленно потянул саблю за рукоять.

И тут раздался голос митрополита:

– Державный царь! Тебе дан скипетр власти земной, чтобы ты соблюдал правду в людях и царствовал над ними по закону… Не увлекайся гневом…

Иван на каблуках резко повернулся к Филиппу, голос его был резок и неприятен:

– Что тебе, чернецу, за дело до моих царских предначертаний?! Того ли не знаешь, что мои ближние меня же извести хотят, зло на меня мыслят.

Митрополита не смутила злость государя, он спокойно возразил:

– Я чернец, в том твоя правда. Но я – пастырь Церкви Христовой на Руси. Потому и говорю тебе: от века неслыханно, чтобы государи так волновали свою державу. Прекрати такое начинание…

Иван оборвал митрополита:

– Молчи, отче святый! Молчи и благослови нас действовать по нашему изволению. – Голос Грозного даже хрипел от едва сдерживаемой ярости.

Филипп почти грустно покачал головой, он уже понимал, что каждое слово может стать для него последним в земной жизни.

– Наше молчание умножает грехи души твоей и может причинить смерть.

Иван с ужасом ждал исполнения той самой угрозы, какую услышал в тихом голосе митрополита недавно, но сдержаться уже не мог:

– Филипп! Не прекословь державе нашей или сложи с себя сан свой.

Мало кто заметил легкую усмешку митрополита: вот чего добивается царь. Не получится!

– Не просил я и мзды не платил, чтобы получить этот сан. Если же для тебя ничего не значат церковные каноны, делай как знаешь.

Они стояли друг против друга, оба рослые и сильные в своей стати. Но Иван Грозный силен злостью и жестокостью, а митрополит своей твердой уверенностью в справедливости и силой духа. Эти несколько мгновений для всей паствы и самих спорщиков длились вечность. Затем царь вдруг резко повернулся и бросился вон из собора!

Воцарилась полная тишина, даже дети, казалось, не дышали. Опричники не поторопились закрыть за собой двери, но никто даже не двинулся следом, чтобы сделать это за них.

Филипп выпрямился, и по храму разнесся его голос, продолжавший службу. Казалось, митрополит совершенно спокоен, и только дьякон заметил, как дрожат его длинные высохшие пальцы…

Началась открытая вражда государя с митрополитом из-за опричнины. И они оба, и все вокруг хорошо понимали, что Филиппа не ждет ничего хорошего, но отступить глава Русской церкви уже не мог.

Иван Васильевич, галопом вернувшись в Александровскую слободу, метался по своим покоям, швыряя все, что попадало под руку. На губах выступила пена. Это было признаком сильной злости, почти потери сознания. Рядом, как всегда, верные отец и сын Басмановы и Афанасий Вяземский. Скуратов поотстал, потому как наводил порядок на другом конце Москвы. Когда Григорий Лукьянович вернулся в Слободу, ему коротко пересказали открытый спор с Филиппом. Малюта сокрушенно покачал головой:

– Не любит жизнь митрополит, ох, не любит…

Скуратов быстро стал нужным государю. Совсем недавно он был почти никем, а ныне вон как приближен. И за что? Не воеводскими деяниями, как тот же Алексей Басманов, а совсем другой нужностью. Афанасий Вяземский рук марать не желает, сам в пыточную не спешит, чтобы каленым железом правду выжигать. Федька Басманов, тот вообще как красная девица, человека зарубит и не поморщится, но в крови при том постарается не запачкаться. Сколько кафтанов так перевел! Стоит только капле крови на сукно попасть, нет чтобы замыть и носить дальше – нос воротит и велит сменить! Оба Басмановых от запаха горелого человеческого мяса морщатся. А Григорий Лукьянович ничего не боится, ни крови на рукаве, ни криков истошных, ни вони горелой человеческой плоти от каленого железа, ни митрополичьих укоров… Он как верный цепной пес, для него хозяйская воля важнее своей собственной жизни. Велит Иван Васильевич Малюте самому из себя жилы вытянуть, Скуратов вытянет и не крикнет при том.

Скуратову не нужны признания его заслуг, как Курбскому, не нужны подарки, как Федьке Басманову, не нужны имения и даже деньги… Ему нужно служение государю. Эту безграничную преданность в Малюте государь уже увидел и оценил.

Неожиданный совет подал Федор Басманов. Он, с трудом скрывая зевок (искренне не понимал, чего государь так добивается единомыслия с этим Филиппом), протянул:

– А ежели у него благословения при людях коленопреклонно попросить? Небось не посмеет отказать?

Грозный метнул на любимца взгляд и вдруг согласился:

– В монашеском обличье явлюсь! Покорных не секут!

Басманов-младший все равно не понимал своего благодетеля, но спорить не стал, в монашеском так в монашеском, какая разница? Федор не знал, что его благодетель очень боится обещанного митрополитом проклятия. Знал бы об этом сам Филипп, глядишь, и повернуло бы по-другому. Но митрополит забыл об угрозе, прозвучавшей в тиши царских покоев.