Читать книгу "Галантные дамы - Пьер де Бурдей Брантом"

что он весьма приветливо и с достоинством утешал принцессу и уверял, что для отчаяния нет причин, поскольку он удерживает при себе сына не ради нанесения ей какого-либо ущерба, а для того, чтобы упрочить его положение, воспитывая вблизи престола и взращивая вместе со старшим королевским сыном, дабы привить ему те же обычаи и подготовить к подобной же судьбе. Ведь дитя по крови француз, и, обретаясь среди соотечественников – притом при королевском дворе, где у него много родичей и друзей, – он не может получить дурного воспитания. Не забыл король упомянуть и о том, что именно Франции Лотарингский дом обязан своим процветанием более, нежели какой иной стране христианского мира, напомнив, как герцог Лотарингский был избавлен от Карла Бургундского, убитого под стенами Нанси; и не будет, как добавил он, преувеличением утверждать, что без вмешательства Франции владения герцога Лотарингского понесли бы невосполнимый урон, а сам герцог превратился бы в обездоленнейшего из принцев этого мира. Отсюда же ясно, к кому должен тяготеть Лотарингский дом: к Франции или же к Бургундии; и незачем беспокоить столь могущественного соседа, склоняясь к его противникам и склоняя к тому же сына, которого бы там взрастили; а вот именно этого его величество и стремится избежать. Напомнил он и о том, как во время Крестового похода на Святую землю Франция помогла названному Лотарингскому дому одержать победу под Иерусалимом; упомянул о совместных сражениях в Неаполитанском королевстве и Сицилии. И также заверил принцессу, что не в его обычае вредить царственным наследникам и пособлять их уничижению; напротив, он стремится покровительствовать им в беде, как то случилось с молодой королевой Шотландской, состоявшей в близком родстве с его сыном, с герцогом Пармским и с князьями Германии, столь обессиленными, что лишь его помощь спасла их от полного падения. Так вот, закончил он, из той же доброты и сердечной склонности он хотел бы опекать молодого лотарингского принца и поднять его выше того удела, какой его ожидал, чтобы со временем сделать его и своим сыном, выдав за него одну из дочерей, – а потому ей нечего печалиться.

Но все прекрасные слова и веские доводы не смогли ее никоим образом утешить и придать ей терпения. Посему, откланявшись и продолжая проливать бесценные слезы, она удалилась в свои покои, до дверей которых государь проводил ее сам, а на следующее утро, перед своим отъездом, навестил ее там, чтобы проститься, но не услышал в ответ ничего, кроме смиренной пени. Видя, как ее дорогое дитя увозят во Францию, она, со своей стороны, решилась покинуть Лотарингию и отправиться во Фландрию к своему дяде-императору (как сладко звучат самые эти слова!), а также к кузену своему, королю Филиппу, и коронованным тетушкам (какие титулы и сколь славное родство!), что тотчас и сделала; и оставалась там, пока меж французским и испанским государями не воцарился мир и христианнейший монарх не отплыл морем в свои владения.

Тому примирению она способствовала по мере сил, то есть всем, чем только можно: поскольку посланцы – как одной, так и другой стороны, – претерпев многие беды и лишения в Серкане, провели несколько дней, будто ловчие, рыская за пропитанием и потому не продвигаясь ни на шаг в переговорах, она, ведомая внутренним чувством или божественным озарением, а может подвигнувшись на то из благочестивого рвения и прирожденного здравомыслия, взяла дело в собственные руки и повела его так, что добилась его разрешения, благодетельного для всего христианского мира. Меж тем, как поговаривали, вряд ли нашелся бы еще кто-нибудь, кто бы смог так легко сдвинуть столь тяжелый камень и прочно укрепить на надлежащем месте. Воистину она оказалась очень искусной и опытной и располагала неоспоримым влиянием, каковыми свойствами малые и сирые людишки, без сомнения, не обладают. С другой стороны, ее кузен король мог полностью довериться ей и полагался на нее, считая достойной этого, а потому любил и ценил и относился к ней с душевной расположенностью, всячески способствуя блеску и процветанию ее двора, каковой вовсе бы потускнел; однако, насколько мне известно, с тех пор он не поручал ей ничего важного, не слишком заботился о ее владениях в герцогстве Миланском, доставшихся ей от первого мужа из рода Сфорца; и мало того, как меня уверяли, некоторые из них урезал в свою пользу.

По слухам, после разлуки с сыном она затаила злобу на господина де Гиза и его брата-кардинала, обвиняя их в том, что именно они внушили нашему королю такое решение и сделали сие в угоду своему честолюбивому желанию видеть собственного кузена в тесной близости от трона и соединенного с королевской ветвью брачными узами; а также в отместку за то, что несколько ранее она расстроила брак меж собой и Гизом, насчет которого уже была договоренность. Движимая своим крайним высокомерием, она во всеуслышание объявила, что никогда не выйдет замуж за младшего в семействе, где состояла в браке со старшим; подобного отпора господин де Гиз не мог ей спустить, хотя ничего не потерял, если учесть, на ком он женился позже: его супругой стала особа из весьма прославленного рода, внучка короля Людовика XII, одного из самых добрых и мужественных государей, что сидели на французском престоле; к тому же его суженой стала одна из самых красивых женщин во всем христианском мире.

По сему поводу мне рассказывали, что, когда две эти принцессы встретились впервые, они долго и со вниманием изучали друг друга: то вперяя очи прямо в лицо собеседницы, то бросая тайком взгляд, то следя друг за другом краешком глаза. Можно вообразить, какие мысли при этом рождались в их прекрасных душах: их чувства мало отличались от умонастроения Сципиона и Ганнибала перед африканским сражением, которое должно было решить судьбу Рима и Карфагена. Африканец и римлянин точно так же около двух часов прощупывали друг друга мелкими наскоками, а сблизившись, на какое-то время застыли, восхищенные зрелищем блистательного противника, столь прославленного великими деяниями; и видом ратников, их оружием и воинской сноровкой; а постояв так, решились на переговоры, – что прекрасно описано у Тита Ливия. Сколь благостна добродетель, одним видом своим способная одолеть старинную ненависть, как и красота – возобладать над ревностью, что и произошло, как я уже поведал, меж двумя принцессами и обворожительными женщинами!

Конечно, их красоту и обворожительность можно было бы счесть равными – хотя здесь госпожа де Гиз чуток обошла соперницу, но, к счастью, только в этом, оставив той в удел бо́льшую славу и более твердый, надменный нрав; ибо герцогу досталась самая мягкая, нежная, застенчивая и любезная супруга, какую только