Читать книгу "Записки русского генерала - Алексей Ермолов"

Для продолжения воспитания молодой Ермолов был отдан сначала в семейство своего родственника орловского наместника Щербинина, а потом [в дом Левина, и затем] отправлен в Москву в университетский благородный пенсион[181].

Древняя русская столица, по выражению Алексея Петровича, была черес-чур гостеприимна. Длинным обедам не было конца, и они бывали так часто, что многие не знали [домашних хлопот об этом, не знали] других обедов, кроме званых. На таких пирах Москва [критиковала многие распоряжения, бранила прежде всего Петербург, но смотрела на него с завистью и] соблюдала [на обедах] чинопочитание более, чем «в австрийских войсках».

Шампанское подавалось гостям только до известного чина: в одном доме угощали им только превосходительных, в другом, где хозяин был побогаче, этой чести удостаивались чины высокоблагородные и асессоры. Младшие не обижались таким предпочтением и скромно ожидали повышения в чине, дававшего им право на бокал шампанскаго.

«Москва не годится в главнокомандующие, – говаривал Ермолов, – она перепутает всякое приказание», но Москва была всегда русским городом в самом обширном значении этого слова. Молодое поколение получало хотя и необширное научное образование, но воспитывалось так, что охотно несло свою жизнь и знания на пользу родины. Отечественная война показала что́ в состоянии была сделать и что́ сделала Москва для России в трудную годину испытания.

Под впечатлением жизни и обстановки складываются наши привычки, вырабатывается характер, и неудивительно, что Ермолов вынес из Москвы неподкупную любовь к родине и уважение к [старшим и] заслугам. Гостеприимная Москва сделала его радушным хозяином, приучила его к острому слову и при случае к едкой насмешке.

С этими качествами Алексей Петрович явился в Петербург в чине сержанта Преображенскаго полка. Ограниченные средства не дозволяли ему оставаться в гвардии, офицеры которой вели роскошную жизнь, держали собственный экипаж и огромное число прислуги в передней[182].

Пятнадцатилетний юноша стал искать себе иной род службы и первая служебная деятельность Ермолова связана с тем полком, слава котораго гремела впоследствии на Кавказе в течение полувека. 1-го января 1791 г. Алексей Петрович был переведен капитаном в Нижегородский драгунский полк, шефом которого был граф Самойлов, а командиром – родной племянник графа, двадцатилетний юноша Н. Н. Раевский, один из знаменитых деятелей 1812 года.

Ермолов отправился в Молдавию, где стоял [тогда] полк, но оставался там очень недолго и был назначен адъютантом к графу Самойлову. Петербург снова принял с распростертыми объятиями молодого и красивого адъютанта.

Одаренный от природы необыкновенною физическою силою, крепким здоровьем и замечательным ростом, Ермолов своею красивою наружностью обращал на себя всеобщее внимание. Его большая голова, с лежащими в беспорядке волосами, проницательные и быстрые глаза делали его похожим на льва.

Взгляд его, в особенности во время гнева, был необыкновенно суров. Горцы впоследствие говорили о Ермолове, что горы дрожат от его гнева, а взор его рассекает как молния. Острый, находчивый Алексей Петрович был желанным гостем высшего общества, но оно не удовлетворяло его, и жажда к занятиям не дозволяла ему предаваться исключительно праздной светской жизни и удовольствиям.

Переименованный по личной просьбе в капитаны 2-го бомбардирскаго батальона, Ермолов был зачислен 9 октября 1793 г. в Артиллерийский шляхетский корпус, где и принялся с полным жаром за изучение военных наук.

Восстание в Польше в 1794 г. отозвало его от ученых занятий. За штурм Праги Алексей Петрович был награжден орденом Св. Георгия и в следующем году отправлен в Италию, где прикомандированный к главной квартире австрийского главнокомандующего, был участником войны австрийцов с французами. Едва только он вернулся в Россию, как в 1796 году принял участие в персидском походе графа Зубова.

Репутация замечательного по способностям и отличного боевого офицера сулила Ермолову блестящую будущность, но обстоятельства временно сложились несколько иначе. По донесению смоленскаго губернатора, брат Ермолова по матери Каховский был взят, а вместе с ним был взят и Алексей Петрович, посажен в Петропавловскую крепость, а затем отправлен в Кострому.

Там он нашел другого изгнаника, М. И. Платова, впоследствии графа и знаменитого атамана Во́йска Донскаго. Одинаковость участи сблизила их, и они до смерти остались друзьями, несмотря на разность характеров. В Костроме Ермолов и Платов оставались три года и были освобождены со вступлением на престол императора Александра I[183].

Приехав в Петербург, Алексей Петрович более двух месяцев ежедневно являлся в Военной коллегии, «наскучив, – как он выражался, – всему миру секретарей и писцов»[184].Наконец в июне 1801 г. Ермолов был принят [тем же чином] на службу в 8-й артиллерийский полк и получил роту, расположенную в Вильно.

Он деятельно занялся службою и в приезд императора через Вильну обратил на себя особенное внимание [и получил благодарность] «за скорую стрельбу и проворство движений».

Наступившие затем беспрестанные войны выдвинули вперед Ермолова и с лихвою вознаградили потерянное. Принимая участие во всех кампаниях, Алексей Петрович быстро шел вперед и скоро стал лично известен императору. Самою блистательною деятельностью его, эпохою популярности и известности, был, конечно, 1812 г. В [самый] короткий промежуток времени он достиг до звания начальника дивизии, был начальником штаба армии, потом начальником всей артиллерии и наконец командиром гвардейского корпуса.

[В Отечественную войну характер, способности и сила воли Ермолова развернулись во всем величии]. Пройдя школу под руководством Суворова и Кутузова, имея отличное военное образование, здравый ум, увлекательный дар слова и рыцарскую храбрость, Алексей Петрович завладевал всеми и внушал к себе неограниченное доверие. [«Напрасно француз порет горячку, – говорили солдаты, – Ермолов за себя постоит».]

Часто те, которым приписана была слава успехов, действовали по совету Ермолова. При отступлении от Пирны к Кульму князь Шаховской посылал своих адъютантов за приказаниями к принцу Евгению, который отправлял их к Остерману, а последний к Ермолову: «почему для сокращения времени, – говорит Шаховской, – я стал прямо посылать их к нему и ни разу в том не раскаялся».