Читать книгу "Горький без грима. Тайна смерти - Вадим Баранов"

Однако стоит копнуть малость поглубже, как дутой оказывается не слава Горького, а досужая легенда о ней. Славу невиданную, небывалую, фантастическую — не знаю уж какие еще эпитеты искать — словом, такую, какой не имел ни один писатель в мире, Горькому не «организовывал» никто. А выражалась она уже на стыке веков в несметном количестве критических и биографических публикаций. Только в одном 1902 году критическая статья либо в газете, либо в журнале появлялась каждый день! Подсчитано, что с сентября 1902 по декабрь 1904 на русском и иностранных языках вышло свыше ста книг о Горьком. Целая библиотека! Насколько известно, тогда еще паблисити не регулировалось структурами вроде отдела культуры ЦК или КГБ…

Ну а уж за границей-то и вовсе никто не мог насильно побуждать издателей печатать неугодных авторов.

Время все расставляет по своим местам, и, если следовать логике горьковских оппонентов, кривая популярности писателя — ложной популярности! — должна была бы пойти вниз позднее. Обратимся, однако, к статистике и возьмем наугад цифры изданий советских писателей за границей хотя бы за пятилетие, с 1976 по 1980 год. Лидерами тут можно считать М. Шолохова и Ч. Айтматова: их книги выходили соответственно 74 и 72 раза. Дальше следуют В. Маяковский и Ю. Трифонов (51), А. Толстой (48), В. Распутин (41), В. Быков (27), С. Есенин (26). А Горький? Горький издавался 313 раз. Надо полагать, цифра эта не нуждается в комментариях.

Разумеется, приведенные данные никого не лишают права высказываться о Горьком критически. Но все же вряд ли можно считать оправданным уничижительный тон иных современных выступлений. На вопрос: «Что есть советская литература и есть ли она?» — В. Войнович отвечает без колебаний: «Многое из литературы, к которой можно приложить этот эпитет, надо отправить, да она уже отправлена на свалку… Взять Горького, например, „Мать“ — это просто плохой, глупый, примитивный роман».

Что и говорить, роман не лишен крупных недостатков. Но — глупый, примитивный? Надо полагать, борьба в прошлом с тоталитарным режимом все же не дает права переступать ту черту, за которой бескомпромиссность превращается в грубость и прямолинейность, тем более что разносные оценки не сопровождаются никакими аргументами.

В бездоказательности, напротив, никак не упрекнешь Б. Можаева, выступившего в популярном журнале с пространной статьей по поводу печально известной брошюры М. Горького «О русском крестьянстве», изданной в Берлине в 1922 году. Ну конечно же, многие суждения писателя о крестьянстве, перерастающие в обобщенные характеристики русского национального характера, грешат совершенно очевидной односторонностью, и тут с Можаевым невозможно не согласиться (хотя опять-таки все это было сказано оппонентами Горького семь десятилетий назад). Но все же многие полемические суждения Б. Можаева слишком «размашисты».

Еще в 1974 году на Западе вышла книга, рядом с которой по степени ее беспощадной правдивости вряд ли встанет еще какое-нибудь творение XX века. Это «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына. Особую силу придает книге сочетание глубины и масштабности чисто исторического исследования, основанного на огромном фактическом материале, с субъективно-индивидуальным опытом автора. Читателям, вероятно, запомнилось не только колоритное описание посещения Горьким Соловков в 1929 году, но и тот беспощадный и, как уже говорилось в начале книги, совершенно несостоятельный по существу приговор: «…Сталин убивал его зря, из перестраховки: он воспел бы и 37-й год». Приговор воистину убийственный, особенно если учесть гигантский авторитет, который обрел уже к тому времени писатель во всем мире.

Через два года журнал «Континент», публикуя статью польского критика Густава Герлинг-Грудзинского «Семь смертей Максима Горького», дал, прямо на глянцевой обложке, следующую врезку: «Сегодня в Советском Союзе — в очень трудных условиях, не всегда еще во всем успешно — начал работать неофициальный „суд истории“. Включить „дело Горького“ в повестку дня этого суда — важная задача русской интеллигенции».

Прозвучал призыв в 1976 году. «Континент» был тогда мало доступен в нашей стране не только широкому читателю, но даже и специалисту-филологу. Проявляя трогательную заботу об идеологическом целомудрии народонаселения державы, соответствующие ведомства старались понадежнее упрятать такого рода продукцию на дальние полки спецхранов. При всем служебном рвении с задачей этой справлялись они лишь частично. Авторитет журнала среди читающей публики был очень высок.

И призыв к «суду истории» был услышан. Как мы понимаем теперь, был он смелым призывом к правде, к освобождению общественной мысли от идеологических подтасовок и искажений. Тех подтасовок и искажений, которые превращали Горького в безгрешного носителя рафинированных коммунистических идей.

Однако историк литературы должен будет отметить одну своеобразную особенность этого суда. Упоминавшаяся уже статья Герлинг-Грудзинского, содержащая много суровых критических слов о Горьком, вовсе не имела, так сказать, априорного осудительного уклона. В ней прямо говорилось о том, что, возвращаясь на родину в 1928 году, Горький имел благие намерения повлиять в лучшую сторону на протекавшие в ней процессы, что он не собирался поступаться при этом перед властями своим человеческим и профессиональным достоинством.

К сожалению, потом случилось нечто странное. Этот достаточно трезвый тон оппозиционного «Континента» был утрачен многими авторами отечественных, тогда еще вполне социалистических изданий, и мы уже видели в начале главы, до каких нелепостей доходили иные из них.

Увы, формулировки тех, кто брал на себя функции обвинителей на суде истории, были, мало сказать, решительны. Порой — безапелляционно приговорны. Писатель, в ту пору народный депутат СССР, Б. Васильев в обширной статье «Люби Россию в непогоду» рассматривает Горького как послушного воплотителя государственной доктрины, прикрывавшего своим авторитетом зарождение и утверждение официально-стандартизированного искусства, нареченного «социалистическим реализмом». Васильев заявляет: «Горький по возвращении (на родину. — В.Б.) ни разу не поднял голоса в защиту народа, в защиту культуры, правды, справедливости, закона, хотя все происходило на его глазах».

Ну а если выступил Алексей Максимович в защиту отдельного человека, то это уже не имеет отношения к выступлениям в защиту народа?

Юлия Николаевна Данзас, в недавнем прошлом фрейлина императрицы Александры Федоровны, увлекавшаяся религиозно-философскими вопросами столь серьезно, что в 1917 году была назначена профессором Петербургского университета, попала на те самые Соловки. Горький встретил свою давнюю знакомую со столь невыгодной биографией во время посещения островов, откуда Данзас была освобождена благодаря его хлопотам. А потом он помог ей, оставшейся без всяких средств к существованию, получить литературную работу, а затем и выехать за границу.

Данзас — профессор, бывшая фрейлина, представитель высшего слоя российской культуры… Но вот пример совсем скромный, рядовой. Пишет Наталья Леонидовна Граве, дочь нижегородского поэта второй половины XIX столетия Леонида Григорьевича Граве, в Нижегородскую архивную комиссию тотчас после смерти писателя.