Читать книгу ""Абрамсы" в Химках. Книга третья. Гнев терпеливого человека - Сергей Анисимов"

Много в не-е-ей лесов, полей и рек!..

Полностью охренев, он увидел и услышал, как песню подхватывает сначала один человек, потом другой, потом почти все. Дверь давно закрылась, клацнул, будто затвор, тяжелый засов, а люди все пели. Это было даже не совсем пение – рев. На его фоне не было слышно, что происходит за дверью камеры, поет ли еще ушедший. Стало страшно, как не было страшно даже час назад, когда он узнал, что это почти наверняка конец.

Николай успел выписать буквально еще два слова, с трудом продавливая крашеную штукатурку двухсантиметровыми царапинами, складывающимися в буквы, когда пришли за следующим. Тот запел свое, что-то из 60-х годов: то ли Визбора, то ли Высоцкого. Песню опять подхватили и пели, кто насколько помнил. И вот так это было. Раз в несколько минут заходила тройка конвоиров, готовая открыть огонь по всем, не целясь, на малейшую попытку сопротивления. Конвоиры были разные, и повторялись они через три раза на четвертый или через четыре на пятый. Несколько чернокожих, несколько стандартных европеоидов, один оказался ярко выраженным северянином. Остальными были то ли румыны, то ли болгары, то ли боснийцы. То ли просто турки: он не был способен уловить разницу.

«Подполковник Тихонов!» – объявляли всегда хорошо говорившие по-русски «разводящие» наряда. «Майор Антоненко!», «Майор Тимофеев!», «Капитан Игорева!» Подполковники и майоры кончились почти сразу, капитанов в камере оказалось почти полдюжины, одна из них женщина. Николай с опозданием подумал, что почти наверняка она медик, но спрашивать было уже поздно.

Уводимые начинали песню, кто хорошим ясным голосом, кто как лишенный слуха и вдобавок раненый медведь, кто почти неразличимо. Через секунду вступали все остальные. Он тоже отрывался от своего бесполезного царапанья, пропевал несколько слов. Каждый четвертый начинал «Варяга». Каждый прочий четвертый – «Вставай, страна огромная» или «Катюшу». Остальные пели, кто что мог. Кто из военного, кто что-то из рока, кто-то даже вспомнил старую питерскую «Алису» времен молодости самого Ляхина, – он даже что-то еще, оказывается, помнил сам. Подпевание выглядело страшно: пели с надрывом, выкрикивая стихотворные фразы с болью, мукой, с угрозой. О мелодии особо не заботились: ревели все вместе. Заведи кто-нибудь даже пусть «Спят усталые игрушки» – и это тоже звучало бы в таком жутком исполнении более чем пугающе.

Показательно, что конвойные не возражали ни словом, только вжимали головы в плечи да шевелили пальцами над спусковыми скобами своих коротких автоматов, удобных для боя в помещениях.

С боем взяли мы Орел, город весь прошлиИ последней улицы название прочли.А название такое, право слово, боевое:Брянская улица… —

спел молодой парень с рассеченным поперек лицом. Старший лейтенант, опять носивший фамилию Петров.

Гремя огнем, сверкая блеском стали,Пойдут машины в яростный поход,Когда нас в бой пошлет страна роднаяИ маршал Лосев в бой нас поведет!.. —

спел еще один старший лейтенант. Подпевающий ему Николай исполнил нужную строчку неправильно, и он был такой не один. Кто такой Лосев, он, кстати, прекрасно помнил, но сравнивать его с Ворошиловым до сих пор ему как-то в голову не приходило.

Раненный в обе ноги лейтенант возрастом не менее сорока начал «Интернационал», – ему подпели с таким напором, что в открытую дверь за обычной тройкой тюремщиков сунулись еще двое, вооруженные так же. Женщина – старший лейтенант с фамилией Меркулова запела «Виновата ли я, что люблю?» – и кто-то в толпе громко зарыдал: по-мужски, с хрипом. На вызов «лейтенант Козлов» вышли сразу два человека: выглядящий лет на 17 пацан с ожогом во все лицо и здоровенный мужик вдвое старше: то ли культурист, то ли штангист. Звание «лейтенант» звучало для него странно, но Николай видал даже пятидесятилетних резервистов-лейтенантов, делающих на войне свое нужное дело, и видел не раз. Культуристы вовсе не всегда шли в мотострелки и спецназ, видал он и таких врачей.

Когда вызвали «лейтенанта Турусина», вперед шагнул рязанец Андрей.

– Прощай, Андрюха! – закричал Николай ему в спину; тот даже не обернулся. Начал ту же «Катюшу». Слабо начал, неровно, потом голос окреп.

Расцветали яблони и груши,Поплыли туманы над рекой.Выходила на берег Катюша…

За все эти десятки минут они ни разу не слышали, чтобы уходящий пропел больше пяти строчек, потом становилось не слышно. На своей третьей строчке десантник Турусин с силой лягнул правого конвоира ногой прямо в пах и тут же совершенно молча кинулся на центрального в тройке румына, который стоял с привычным равнодушным выражением на лице. Ровно в ту же секунду весь передний ряд бросился на последнего оставшегося конвоира. Тот успел судорожно прожать спуск и обвел сектор перед собой сплошной пулевой строчкой. Патроны в пистолете-пулемете были слабые, но на дистанции в 2–3 метра их пробивной силы хватило: каждая пуля была убойной. До Николая строчка не дотянулась, он вовремя повалился на истертый кафельный пол и лежал, оглохший от визга рикошетов и человеческих криков, еще полную минуту. Сначала – пока конвоиры опустошали свои магазины в лежащих, потом лежал просто так. Почему-то его не тронула ни одна пуля, хотя давно знакомые звуки ударов в мягкое были и спереди, и сзади.

От двери заговорили по-румынски…

«Зачем я лег?» – спросил он себя и не нашелся, что ответить.

– Кто здесь еще есть? – каким-то странным тоном спросил чужой голос, уже по-русски.

Почему-то Николай сразу встал. Огляделся: да, в углах камеры поднялись еще человек пять, да еще кто-то ворочался на исщербленном, залитом кровью полу. В ушах стояли звон и стон: стонали будто сами стены.

– Кто?

– Младший лейтенант Егорова, – назвалась женщина, раненная в плечо. Она зажимала рану ладонью, но кровь текла не останавливаясь, пульсируя. Артерия. Это значит – счет на секунды. Так и было. Женщина закатила глаза и повалилась лицом вниз. Николай даже не дернулся: не сработали даже вколоченные в него всей взрослой жизнью рефлексы. Слишком он был оглушен.

– Лейтенант Иванов…

– Лейтенант Абдураупов…

– Младший лейтенант уулу Улукбек…

– Да вашу же мать! Лейтенант Войтович, суки!

– Лейтенант… Поляновский, – назвался он сам, последним.

– Поляновский!

Николай обвел взлядом немногих стоящих. Ладно. Переступил через два тела, лежащих друг на друге крест-накрест. Обошел стонущего раненого, зажимающего руками живот. Вспомнил нужное и даже запнулся от этого. Потратил секунду, чтобы подумать. Сам засмеялся над своей глупостью. Не нашел ничего лучшего, чем тоже запеть «Варяга».

Не скажут ни камень, ни крест, где леглиВо славу мы русского флага… —

начал он не с первой строфы, а с самой последней. Дверь за спиной захлопнулась, вновь лязгнул засов.