Читать книгу "Крылья голубки - Генри Джеймс"

– Две недели, да – я вернулся в пятницу, на позапрошлой неделе. Но видишь ли? – я старался действовать по нашей с тобой замечательной системе.

Он так легко оправдался, что, как вполне очевидно, это помешало ей ответить, что она не видит. Следовательно, их замечательная система была для нее по-прежнему жива; и подобное свидетельство такого же отношения к этой системе с его стороны должно было полностью отвечать ее запросам. Ему даже не приходилось ставить точки над «и», если не считать упоминания, что Кейт, как представляется, помнит, что их замечательная система не обещает премии за быстроту превращений.

– Я не вполне мог – ты ведь понимаешь? – совершить такой скачок впопыхах, и мне думается, я инстинктивно медлил, чтобы уменьшить, ради тебя, да и ради себя самого, видимую торопливость. Нужна какая-то выдержка. Но я знал, что ты поймешь.

Было похоже, что она и правда поняла его так хорошо, что ее и привлекал, и почти отталкивал его непреодолимый напор, но она тем не менее смотрела на него так – и он не мог не сознавать этого, – словно его великолепная выдержка явилась для нее ярким признаком того, что она сама с ним сотворила. Возможно, он поразил ее как эксперт по непредвиденным обстоятельствам в той самой степени, в какой в Венеции она сама поразила его как эксперт. Деншер усмехнулся собственной просьбе о постепенном возобновлении отношений – поэтапно, последовательными шагами, учитывая оттенки и неодинаковости; впрочем, как ей и свойственно было откликнуться, она встретила его усмешку всего лишь так, как она встретила его появление пятью минутами раньше. Ее мягкая серьезность в тот момент, которая вовсе не походила на церемонную торжественность, но выглядела как внимательность, до краев переполненная жизнью и не желающая ее расплескать, нисколько не умерила ее радушия; гораздо более повлияло в этом смысле присутствие лакея, представившего Деншера Кейт и продолжившего накрывать стол к чаепитию.

Ответом миссис Лоудер на записку Деншера было приглашение на файф-о-клок в воскресенье, повидаться с ними за чаем. После этого Кейт телеграфировала ему, без подписи: «Приходите в воскресенье, до чая, минут за пятнадцать, это нам поможет». И он поэтому скрупулезно явился за двадцать минут до пяти. Кейт была в комнате одна и не преминула сразу же сообщить ему, что тетушка Мод, как она, к своей радости, поняла, до пяти – это не так уж долго, но ценно! – будет вынуждена заниматься старым слугою, ушедшим со службы и получающим пенсию, который нанес ей визит и должен, в течение этого часа, уехать домой, за город. Им предстояло улучить толику времени наедине после ухода лакея, и наступил такой момент, который, вопреки их замечательной системе, вопреки отказу от торопливости и справедливому учету оттенков, оказался для них по-настоящему драгоценным. И все это вовсе без ущерба – вот что сохраняло благородство момента! – высокому благоразумию Кейт и ее прекрасному самообладанию. Если Деншер сохранял осторожность, Кейт сохраняла свои прекрасные манеры, что позволяло ей сохранить приличия.

– Миссис Стрингем… – заметил далее Деншер, чтобы покончить с вопросом о своем промедлении, – миссис Стрингем, видимо, написала миссис Лоудер о том, что я покинул Венецию; так что вряд ли можно было рассудить, что я надеялся вас обмануть. Вы должны были знать, что меня там уже нет.

– Да, мы об этом знали.

– И вы по-прежнему получаете известия?

– От миссис Стрингем? Да, конечно. То есть это тетушка Мод получает.

– Тогда вы знаете последние новости?

На ее лице выразилось удивление.

– Думаю, до одного-двух последних дней. А ты разве не знаешь?

– Нет… Я ничего от нее не слышал. – Теперь Деншер понял, сколько еще ему надо рассказать Кейт. – Я не получаю писем. Но я был уверен, что тетушка Мод получает.

За этим последовало:

– Тогда, разумеется, вы знаете.

Он ожидал, что она вот-вот покажет ему, что именно она знает, но она, в молчании, выказала лишь нарастающее удивление, сдержать которого не могла. Ему ничего не оставалось, как задать вопрос, который ему так хотелось задать:

– Что мисс Тил? Жива?

Кейт смотрела на него огромными глазами:

– Так ты не знаешь?!

– Как мог бы я знать, совсем ничего не получая? – И он сам смотрел на Кейт такими же глазами, словно взыскуя света. – Она умерла? – Потом, поскольку Кейт, не сводя с него глаз, медленно покачала головой, произнес странное: – Нет еще?

Лицо Кейт явственно сказало ему, что на ее устах замерло еще несколько вопросов, но первый, заданный ею, был:

– Это очень страшно? То, что она так – в полном сознании и так беспомощно умирает?

Ему пришлось на минуту задуматься.

– Да, раз ты спросила. Очень страшно… для меня. Насколько, прежде чем я уехал, мне было дано это видеть. Только я не думаю, – продолжал он, – хотя попытаюсь, что вполне сумею рассказать тебе, как это было, как это и сейчас есть для меня. Вот почему, – объяснил он, – мой вопрос только что, вероятно, прозвучал так, будто я надеюсь, что все, может быть, уже кончено.

Она слушала его с глубоким молчаливым вниманием, но он к этому времени разглядел, что, если речь зайдет о том, чтобы рассказать Кейт все, она станет колебаться между жаждой и нежеланием услышать это, между любопытством, не так уж неестественно ее обуревающим, и противостоящим ему инстинктом сочувственного почтения к беде. И точно так же чем дольше Кейт вглядывалась в него – а он еще никогда не чувствовал ее столь долгого и внимательного взгляда на своем лице, – тем более невозможным становился для нее выбор отношения к этому. Тут просто могло возобладать чувство, и чувством этим была бы вовсе не жажда знать. Такое понимание быстро укреплялось, и Деншеру даже на миг представилось, что он предвидит, как Кейт сорвется, крикнув ему, если он позволит себе зайти слишком далеко: «Какие ужасы ты мне рассказываешь!» Это прозвучало бы – и разве не ему самому следовало бы, по справедливости, это выразить? – как отречение, из жалости и чуть ли не из-за стыда, от всего, что произошло меж ними в Венеции. Нет, она не признает за собою вины; она не позволит ни угрызениям совести, ни ужасу заставить ее предать себя; а для него в окружавшей их атмосфере витало: да, она не захочет знать подробности, она определенно не пожелает их воспринять, и если он великодушно поймет и примет это от нее, она предпочтет его остановить. Однако ничто не представлялось ему более определенным, чем то, что если ему и следует остановиться, то лишь тогда, когда он сам найдет это необходимым. В нем поднималось какое-то сильное чувство против того, что он не мог ощущать себя с нею достаточно свободным. Она же вела себя с ним вполне свободно по поводу всего этого три месяца тому назад. Так она вела себя и сейчас, но только в том смысле, что прекрасно с ним обходилась.

– Представляю себе, – сказала она с глубоким сочувствием, – как ужасно для тебя было многое из того, что ты видел.

Деншер, однако, не захотел этого так просто принять: существовали вещи, которые ему необходимо было прояснить.