Читать книгу "Зеленый король - Поль-Лу Сулицер"

— Сеттиньяз!

Кто-то тронул его за рукав. Он узнал Диего.

— Реб хотел бы поговорить с вами. Сейчас. Их взгляды скрестились. Диего улыбнулся.

— Приказ, Сеттиньяз.

Машина была припаркована на улице в нарушение всех правил движения по Нью-Йорку. Бросив ближайшему полицейскому несколько слов по-испански, так что тот закатился от смеха, Диего сел за руль и, улыбаясь, поехал, но взгляд у него был холоден.

— Где он?

— Я привезу вас к нему.

Машина спустилась по Манхэттену к деловому центру, затем выехала к Вашингтон-сквер.

— Выходите, — сказал Диего, и в его желтых глазах промелькнула обычная саркастическая ирония.

— Где он?

Аргентинец покачал головой и пальцем показал на триумфальную арку. Затем включил мотор и уехал, быстро скрывшись в потоке машин. Сеттиньяз пошел по аллее. Он увидел Реба неподалеку на скамейке; Климрод кормил сандвичем белок. На нем были джинсы и серая рубашка сурового полотна. Куртка и холщовая сума лежали сбоку. Волосы были еще длиннее, чем в прежние времена, когда он возвращался в Нью-Йорк, но все же не доставали до плеч. Реб сидел вполоборота к Сеттиньязу, в душе которого совершенно неожиданно проснулось какое-то странное чувство. «Он казался таким одиноким… Глядел куда-то в землю впереди себя, а в глазах была мечтательная задумчивость… Не знаю почему, но что-то дрогнуло во мне…»

Сеттиньяз подошел, остановился. Только через несколько секунд Реб Климрод заметил его присутствие и улыбнулся:

— Я не хотел приходить на Пятьдесят восьмую улицу, — сказал он. — Извините, но на то есть причины. Серьезные. Вас ждут где-нибудь?

— Я собрался домой поужинать.

— А потом хотели вернуться назад, в свой кабинет?

— Да.

Реб отодвинул куртку и сумку, Сеттиньяз сел. Белки, отбежавшие подальше при появлении чужого человека, вернулись. Реб бросил им остатки хлеба и очень тихо сказал:

— Три года назад, Дэвид, вы предлагали мне вашу отставку.

— Мое предложение остается в силе, — ответил Сеттиньяз и сразу упрекнул себя за это; такой ответ, как он понял, был совсем не к месту.

Реб покачал головой и улыбнулся:

— Речь не об этом, во всяком случае, не о такого рода отставке. Дэвид, ситуация скоро изменится… и очень сильно. И это отразится на всем, что вы делали в течение тридцати лет. Вы — первый, с кем я говорю на эту тему. И думаю, что того требует справедливость.

Пульс Сеттиньяза сразу участился. И, задавая следующий вопрос, он опять почувствовал, что говорит не то, что надо, что главное — в другом.

— Даже с Джорджем Таррасом? — спросил он.

— Джордж знает, что произойдет, и мне было нужно, чтобы он это знал. Я не мог поступить иначе. Дэвид, между мною и вами возникла тень непонимания, которую я хочу устранить. Все последнее время я готовился к принятию трудного решения и переложил на ваши плечи много, слишком много обязанностей. Простите меня.

Непонятное волнение охватило Сеттиньяза. Он смотрел на худое лицо Реба и почти готов был признать, что, несмотря ни на что, он питал к этому человеку дружеские чувства, о которых и сам не подозревал.

— И это трудное решение теперь принято.

— Да. Все завертелось. Об этом я и хотел с вами поговорить.

И он рассказал, что и как должно произойти, а главное, почему он считал себя обязанным так поступить. Реб говорил медленно и спокойно, в его отточенном и почти изысканном английском, на котором он всегда говорил, ни одно слово не набегало на другое.

— Это самоубийство, — глухо произнес Сеттиньяз после бесконечно длинной паузы.

— Проблема не в этом. Речь идет о вас.

— Реб, вы разрушаете то, что мы с вами строили в течение тридцати лет, — сказал Сеттиньяз в полной растерянности.

— Сейчас речь не об этом. Я слишком много требовал от вас, чтобы смириться с мыслью о новых неприятностях, которые могут возникнуть по моей вине, очень больших неприятностях. Вы еще можете отойти в сторону, уехать в путешествие, исчезнуть на некоторое время, пока все не образуется. Мне кажется, это нужно сделать. После 5 мая на вас набросятся, не дадут ни секунды передышки, вы окажетесь у всех на виду. И в очень трудном положении. Так будет, Дэвид. Вы слишком долго прикрывали меня; в вашей стране такого не прощают.

Сеттиньяз закрыл глаза.

— Покинуть тонущий корабль?

— В каком-то смысле.

Реб снова заговорил о том, как должен поступить Сеттиньяз, чтобы выбраться из сложившейся ситуации. Но тот почти не слушал. Он чувствовал себя раздавленным. И вдруг, даже не осознав, что делает, принял решение и впервые в жизни почувствовал, что уверен в себе.

— Я хочу поехать во Францию, Реб, — сказал он. Климрод посмотрел на него:

— Вы не из тех, кто принимает скоропалительные решения.

— Да, не из тех.

Пауза. Реб Климрод тихо покачал головой:

— Значит, безумие заразительно? Глаза его смеялись. Сеттиньяз, не сдерживаясь больше, тоже улыбнулся:

— Как утверждает Таррас, только безумие разумно.

Они вылетели во Францию 20-го и в тот же день приземлились в аэропорту Марсель-Мариньян. Большой деревенский дом с шестью гектарами земли, принадлежавший Сюзанне Сеттиньяз, находился в двадцати километрах от Экс-ан-Прованса. Неподалеку текла речушка, где в изобилии водились устрицы.

— Я не знал, что вы купили этот дом после смерти бабушки. Честно говоря, я потом пожалел, что согласился продать его.

— Он куплен не на мое имя, а на имя вашей младшей дочери Сьюзен.

Растерявшись, Сеттиньяз с минуту не знал, что сказать. И тут он вспомнил о письме, которое написала ему тридцать с лишним лет назад Сюзанна Сеттиньяз: «Я встретила самого странного, но и самого умного из молодых людей… Если ты хоть что-нибудь способен сделать для него, Дэвид…»

— Моя бабушка была намного прозорливее меня. Очень полюбила вас, хотя, в сущности, ничего о вас не знала. И часто спрашивала меня, как вы живете…

Они шли по аллее между гигантскими двухсотлетними платанами, и вдруг, как бывает, когда осознаешь нечто абсолютно очевидное, но долгое время не привлекавшее внимания, Дэвид Сеттиньяз понял, каким ужасно одиноким был всегда Климрод. В парке, который хранил столько воспоминаний о его собственном счастливом детстве и юности и выглядел своего рода иллюстрацией к его архиразмеренной и спокойной жизни, Сеттиньяза охватило вдруг мучительное волнение:

— Реб, если я могу что-то сделать для вас…

— Вы сделали невероятно много.

— Хотелось бы сделать еще больше. Я по-прежнему согласен вести ваши дела до тех пор, пока смогу, а возникнут неприятности или нет, не имеет значения.