Читать книгу "Женщины в любви - Дэвид Герберт Лоуренс"

Они засмеялись и поднялись с места. Темнело. Они перенесли вещи в машину. Гудрун заперла опустевший дом. Биркин зажег фары. Во всем этом чувствовалась какая-то радость, словно они отправлялись в путешествие.

– Остановитесь у «Коулсонз». Мне нужно оставить там ключ, – сказала Гудрун.

– Хорошо, – сказал Биркин, и они отправились в путь.

Они притормозили на главной улице. В магазинах начали зажигать свет, запоздавшие шахтеры спешили домой по мостовым – едва заметные тени в серой одежде, покрытой пылью шахт, двигались в голубой дымке. Но их ноги, шаркая по мостовым, создавали многоголосый резкий звук.

С какой радостью Гудрун вышла из магазина и села в машину и унеслась прочь вниз по холму от осязаемого заката, вместе с Урсулой и Биркиным! Каким захватывающим приключением казалась ей в это мгновение жизнь! Как глубоко и как неожиданно она позавидовала Урсуле! Жизнь для нее была такой быстрой, точно открытая дверь, такой беззаботной, словно не только этот мир, но и мир прошлого и будущего ничего для нее не значили. О, если бы только она могла быть такой, ей не осталось бы ничего желать. Потому что всегда, кроме моментов волнения, она чувствовала в себе пустоту. Она была не уверена в себе. Она чувствовала, что сейчас, наконец-то, когда Джеральд любил ее так сильно и страстно, она жила полной и законченной жизнью. Но когда она сравнивала себя с Урсулой, в ее душе появлялась зависть, неудовлетворенность. Она не была удовлетворена, вот что, – и ей никогда не суждено было стать удовлетворенной.

Чего ей не хватало сейчас? Брака – восхитительной стабильности брака. Она хотела этого, чтобы там она ни говорила, она говорила неправду. Старая идея брака нравилась ей даже теперь – брака и семейного очага. И в то же время ее рот кривился, когда она произносила эти слова. Она думала о Джеральде и Шортландсе – брак и дом! Ладно, хватит. Он много значил для нее, но… Возможно, она не из тех, кто хочет жить в браке. Она была одной из отверженных в этой жизни, перекати-поле, у которого нет корней. Нет, нет, так не могло быть. Она внезапно представила себе залитую розовым светом комнату, себя в красивом платье и представительного мужчину во фраке, который обнимал ее перед камином и целовал ее. Эту картину она назвала «Семейный очаг». Ее вполне можно было бы выставить в Королевской Академии.

– Поехали, выпьешь с нами чаю! Поехали! – предложила Урсула, когда они подъехали к коттеджу Гудрун в Виллей-Грин.

– Большое спасибо, но мне нужно домой, – сказала Гудрун, хотя ей очень хотелось поехать дальше с Урсулой и Биркиным.

Это казалось ей истинной жизнью. Однако какая-то нерешительность не позволила ей.

– Пойдем! Это было бы здорово, – упрашивала Урсула.

– Мне ужасно жаль – мне бы очень хотелось, но я не могу, правда, не могу.

Она торопливо вышла из машины, вся дрожа.

– Ну почему? – донесся до нее разочарованный голос Урсулы.

– Нет, я правда не могу, – раздались в темноте жалобные, полные горечи слова.

– С тобой все будет в порядке? – спросл ее Биркин.

– Конечно! – сказала Гудрун. – Спокойной ночи!

– Спокойной ночи! – попрощались они.

– Приходи в любое время, мы всегда будем тебе рады, – сказал Биркин.

– Большое спасибо, – отозвалась Гудрун странным голосом в нос, в котором слышалась горесть одиночества, что очень озадачило его.

Она повернулась к воротам своего коттеджа, а они поехали дальше. Но она мгновенно развернулась и проводила взглядом машину, которая, уезжая, постепенно растворялась в дымке. И когда она шла по дорожке к своему чужому для нее дому, ее сердце было наполнено непонятной горечью.

В прихожей стояли напольные часы, а в циферблат было вмонтировано круглое, румяное, радостное лицо с глазами-прорезями, которое наклонялось в одну сторону, когда тикали часы, и которое самым странным образом строило ей глазки, и возвращалось в исходное положение с тем же самым нежным выражением, когда маятник снова колебался. Это глупое гладкое румяно-коричневое лицо всегда пристально пялилось на нее с нежностью. Несколько минут она стояла и разглядывала его, пока ее не охватило ужасное чувство отвращения и она засмеялась сама над собой бессмысленным смехом. А лицо все раскачивалось и строило ей глазки то с одной стороны, то с другой, то с одной, то с другой. О, как же несчастна она была! В самом эпицентре своего наиболее ощутимого счастья, какой же несчастной она была!

Она взглянула на стол. Варенье из крыжовника и все тот же домашний пирог, в котором было слишком много соды! Хотя варенье из крыжовника было вкусным, его не часто удавалось достать.

Она весь вечер хотела пойти на мельницу. Но она отказывала себе в этом. Вместо этого она пошла туда на следующий день. Она была рада, что застала Урсулу одну. В доме была чудесная, интимная, укромная атмосфера. Они говорили бесконечно, получая наслаждение от разговора.

– Мне кажется, ты здесь очень счастлива, – сказала Гудрун сестре, взглянув на свои яркие глаза в зеркало.

Она всегда завидовала, иногда даже с отвращением, странной положительной наполненности, которая царила вокруг Урсулы и Биркина.

– Как красива эта комната, – громко сказала она. – Это покрытие с грубым плетением – у него такой чудесный цвет – цвет холодного света!

Оно казалось ей совершенным.

– Урсула, – через некоторое время спросила она ничего не выражающим голосом, – ты знаешь, что Джеральд Крич предложил, чтобы мы все вместе уехали на Рождество?

– Да, он говорил об этом с Рупертом.

Жаркий румянец залил щеки Гудрун. Она какое-то время молчала, словно ошарашенная, не зная, что сказать.

– А тебе не кажется, – сказала она наконец, – что это удивительно дерзко?

Урсула рассмеялась.

– Вот за это-то я его и люблю, – сказала она.

Гудрун замолчала. Было очевидно, что хотя ее и убивало, что Джеральд осмелился сделать такое предложение Биркину, эта идея ей необычайно нравилась.

– Мне кажется, в Джеральде есть чудесная простота, – сказала Урсула, – и в то же время он отрицает все и вся! О, мне кажется, что он очень милый.

Гудрун несколько мгновений ничего не отвечала. Она должна была преодолеть оскорбление, которое было нанесено ей таким вольным распоряжением ее свободы.

– А ты знаешь, что ему ответил Руперт? – спросила она.

– Он сказал, что это было бы удивительно весело, – сказала Урсула.

Гудрун вновь опустила глаза и замолчала.

– Ты думаешь, что так и будет? – осторожно спросила Урсула.

Она никогда не была уверена, как много оборонительных сооружений возвела вокруг себя Гудрун.

Гудрун с трудом подняла голову, но продолжала смотреть в сторону.

– Мне кажется, что это может быть необычайно весело, как ты и говоришь, – ответила она. – Но ты не считаешь, что это уж слишком большая вольность – разговаривать о таких вещах с Рупертом, который всего-навсего… понимаешь, что я имею в виду, Урсула – это напоминает, как двое мужчин организуют развлечения с какими-то маленькими type[76], которых они сняли. О, я считаю, что это совершенно непростительно!