Читать книгу "Третий рейх. Зарождение империи. 1920-1933 - Ричард Дж. Эванс"

Когда политические репрессии и маргинализация социал-демократов стали очевидными, профсоюзы под началом Теодора Лейпарта предприняли попытки спасти свое существование за счет дистанцирования от социал-демократической партии и поиска компромисса с новым режимом. 21 марта руководство отвергло любые намерения играть какую-либо роль в политике и объявило, что оно готово выполнять социальную функцию профсоюзов «независимо от действующего государственного режима»[847]. Нацисты, конечно, знали, что имеют очень слабую поддержку у профсоюзов, нацистская Организация фабричных ячеек[848] не пользовалась популярностью и получала ничтожный процент голосов на подавляющем большинстве выборов в рабочие советы в первые месяцы 1933 г. Ее дела были значительно лучше только на очень немногих предприятиях, вроде заводов Круппа, химических и некоторых сталелитейных заводов и угольных шахт в Руре, что служило подтверждением того, что некоторые рабочие в некоторых ключевых отраслях промышленности начинали приспосабливаться к новому режиму[849]. Однако обеспокоенные общими результатами нацисты ввели на неопределенный срок отсрочку на проведение оставшихся выборов в рабочие советы.

Несмотря на раздражение из-за такого произвольного попрания их демократических прав, лидер ассоциации профсоюзов Теодор Лейпарт и его назначенный преемник Вильгельм Лёйшнер усилили попытки обеспечить выживание своего движения. В этом усилиях их поддерживало убеждение, что нацисты серьезно говорили о введении схем создания рабочих мест, чего они безуспешно добивались многие годы. 28 апреля они заключили соглашение с христианскими и либеральными профсоюзами, которое должно было стать первым шагом к полному объединению всех профсоюзов в единой национальной организации. «Националистическая революция, — начиналось в документе об объединении, — создала новое государство. Оно стремится объединить весь немецкий народ и доказывает свою силу». Профсоюзы, очевидно, считали, что могли играть свою роль в этом процессе, и хотели играть ее независимо. В знак того, что они готовы на это, они согласились поддержать публичное объявление Геббельса о том, что Первое мая, традиционный день для проведения массовых рабочих демонстраций, впервые станет общественным праздником. Это было давним желанием рабочего движения. Профсоюзы согласились с названием «День национального труда». Этот акт еще раз продемонстрировал, что новый режим сочетает в себе внешне разные традиции национализма и социализма[850].

В сам этот день здания профсоюзов вопреки традиции рабочего движения, которую многие старшие рабочие считали скандальной и тягостной, были украшены старыми национальными цветами — черным, белым и красным. Карл Шрадер, президент профсоюза текстильных рабочих, маршировал в составе процессии в Берлине под флагом со свастикой, и он был не единственным профсоюзным деятелем, который сделал это. Некоторые действительно приняли участие в «летучих» контрдемонстрациях, организованных с молниеносной скоростью в разных местах коммунистами, или в тихих поминках этого дня, которые социал-демократы справляли в своих тайных местах сборов. А сотни тысяч, может, даже миллионы людей маршировали по улицам, ведомые духовыми оркестрами штурмовиков, игравших Песню Хорста Весселя и патриотические марши. Они стекались к просторным открытым площадям, где слушали речи и стихотворения националистических «рабочих поэтов». Вечером голос Гитлера раздавался из радио, уверяя всех немецких рабочих, что скоро безработица уйдет в прошлое[851].

На берлинском аэродроме «Темпельхоф» собралась огромная толпа — более миллиона человек, построившихся по-военному в виде двенадцати гигантских квадратов, их окружало море нацистских флагов и три огромных нацистских знамени, освещенных прожекторами. После наступления темноты были фейерверки, которые завершились появлением из мрака больших светящихся свастик, освещавших небо. СМИ трубили о том, что новый режим завоевал сердца рабочих. Это было пролетарской версией церемонии, проведенной для высших классов в Потсдаме десятью днями раньше[852]. Однако массы появились на церемониях не совсем по своей воле, и атмосфера была далека от жгучего энтузиазма. Многим рабочим, особенно на государственных местах, угрожали увольнением, если бы они не показались на демонстрации, а у тысяч заводских рабочих в Берлине по приходе на работу отобрали карточки учета с обещанием вернуть их только на аэродроме «Темпельхоф». Общая атмосфера усиливающегося насилия и запугивания также сыграла свою роль в формальном согласии лидеров профсоюзов на участие в этом мероприятии[853].

Однако если лидеры профсоюзов считали, что такими компромиссами им удастся сохранить свои организации, то их ждало жестокое разочарование. Уже в начале апреля нацисты начали тайные приготовления к захвату власти во всем профсоюзном движении. 17 апреля Геббельс писал в своем дневнике:

1 мая мы организуем празднование в виде грандиозной демонстрации воли немецкого народа. 2 мая будут захвачены офисы профсоюзов. Здесь тоже нужна координация. Несколько дней может стоять шум, но потом они станут принадлежать нам. Мы больше не должны соглашаться на уступки. Мы лишь оказываем рабочим услугу, освобождая их от паразитирующего руководства, которое до этого момента только усложняло им жизнь. Когда профсоюзы окажутся у нас в руках, другие партии и организации больше не смогут долго продержаться[854].