Читать книгу "Полет шмеля - Анатолий Курчаткин"

Я складываю руки на баранке, ложусь на них головой и закрываю глаза. Что же делать, как же добраться, что предпринять, долбит, расклевывает меня дятел.

Наезжающая сзади машина, слышу я, останавливается рядом. Я открываю глаза, поворачиваю голову — увидеть, в чем дело, — следом за чем спешно отрываю голову от рук и поднимаю ее: остановившаяся машина — патрульные милицейские «Жигули», и из их кабины в открытое окно на меня устремлен уличающе-недоброжелательный взгляд старшего сержанта в сдвинутой от жары на затылок форменной фуражке.

— Что случилось? Что стоим? Почему голова на руле? — таким же уличающим недоброжелательным голосом, что и его взгляд, спрашивает меня старший сержант.

Надо бы изобразить всем видом сознание своего гражданского ничтожества перед ними как воплощением самой государственности, но сейчас это сверх моих сил.

— Думаю, — говорю я.

— Но чем? — вопрошает сержант.

— О жизни.

Его напарник за рулем молча смотрит на меня от дальнего борта машины в готовности, если что, прийти на помощь сержанту — и в разговоре, и в возможном действии.

— Такая жизнь — нужно на руле лежать? — сурово интересуется у меня сержант.

— Не без того, — подтверждаю я.

Мгновение сержант переваривает мои слова. Потом говорит:

— Будем здесь скоро снова проезжать — чтоб не стоял. Сел в машину — рули, а не рулишь — машина не кровать, чтобы в ней спать. Поехали, — отворачиваясь от меня, бросает он водителю.

Они уезжают осматривать вверенную им под наблюдение территорию дальше, а я, глядя вслед их неспешно удаляющейся от меня машине, неожиданно вспоминаю, что все началось с такой же моей остановки на дороге полгода назад, когда возвращался от Савёла, подобного же разговора с гаишным офицером, и так же я чувствовал себя в западне, висельником на рее, так же пытался что-то придумать — и придумал: позвонить Балерунье. В результате, пройдя по кругу, я там же, где эти полгода назад. Только узел на шее затянут много туже, чем тогда. Совсем нечем дышать.

Я отъезжаю на несколько улиц — за пределы владений патрульных, которым я приглянулся, — выбираюсь на Пятницкое шоссе и уже на подъезде к Кольцевой снова останавливаюсь. Нет, я не в силах ждать у моря погоды, ничего не предпринимая. Звонить этому коту Евгению Евграфовичу, конечно, бессмысленно, но и не позвонить ему — как не позвонить? Я не могу удержать себя от звонка. Он уже, само собой, не на службе, домашнего его телефона у меня нет, но есть мобильный, и по мобильному он может отозваться. Он, может быть, даже ждет моего звонка. Ведь он же полагает, это меня учили уму-разуму посланные им ушкуйники.

— М-да? — произносит трубка мертвящим голосом василиска.

Голову мне от этого мертвящего голоса, хотя я собирался вести себя не роняющим своего высокого достоинства разгневанным лордом, сносит в одно мгновение — прежде чем я успеваю что-то сообразить.

— Ты что творишь, тварь! — ору я так, что мне самому закладывает уши. — Совесть у тебя есть, тварь?! Ты, тварь, соображаешь, что делаешь?! Тебе, тварь, мало того, что сожрал, тебе теперь обожраться хочется? Стейков с кровью из человечины, тварь?!

Меня как заколодило на этой «твари», словно я не знаю других ругательств, боль, что раздирает меня, вся воплощена в этом слове. «Тварь!», «тварь!», «тварь!» — им все выражено, все охвачено. Красномордый, сделавшийся милиционером, Гаракулов, получивший под свое руководство бригаду, майор Портнов с дисбатом наперевес, как с шашкой, — все они тут; они — он, он — они, и мой крик — им всем, каждому по отдельности и скопом…

Евгений Евграфович не прерывает меня, пока я блажу, ни звуком. И лишь когда я срываюсь на сип и выдыхаюсь, он выдает:

— Что-то вы какой-то очень крепенький. Можно подумать, у вас избыток здоровья.

Красноречивая реплика. Он признается ею, что ушкуйники заявились ко мне в дом если и не по его инициативе, то, по крайней мере, он был отлично осведомлен об их визите, а кроме того, ему бы хотелось уяснить, почему я после урока, который должны были мне преподать, не ослабел до потери голоса.

— Меня перепутали. Досталось не мне, — высипливаю я. — И переусердствовали.

— Что вы такое имеете в виду? — спрашивает Евгений Евграфович.

— Уголовное дело имею в виду, — откашливаясь, надсадно воплю я. — Об избиении.

— Не понимаю вас, — с прежним хладнокровием отвечает Евгений Евграфович. — Что за избиение? При чем здесь ваш покорный слуга?

— При том, тварь! — снова не выдерживаю я. — При том, что это ты, тварь! Ты!

— Буйная какая у вас фантазия, — слышу я в трубке голос василиска. Сказочный змей убивал своим взглядом, но, умей он говорить, убивал бы, несомненно, и голосом, и был бы у него вот этот голос — Евгения Евграфовича. — Вижу, что с поэтом имею дело. Можно сказать, убедили без доказательств. Но не надо заменять фантазиями свои обязательства. Обязательств ваших с вас никто не снимал.

Срывающееся у меня с языка новое «Тварь!» звучит уже в пустоту. Евгений Евграфович отсоединяется, и трубка принимается жалить мне ухо короткими осиными сигналами: пи-пи-пи-пи-пи… Сгоряча я перезваниваю, но василиск уже отключил телефон. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Перезвоните позже», — приветливым женским голосом отвечает мне телефонный робот.

Я закрываю глаза, но теперь не ложусь на руль, а наоборот, откидываюсь головой назад, на подголовник. Мне нужен кто-то, кто может выйти на моего бывшего армейского сослуживца. В крайнем случае, просто дать его координаты. И срочно, срочно! Ведь моих обязательств, как выразилась эта тварь, с меня никто не снимал.

Пролетающие мимо машины обдают меня мгновенно нарастающим и так же мгновенно истаивающим звуком своих моторов. Одна из машин вместе со звуком движения оплескивает меня и звуком рвущейся из мощных динамиков музыки. Кто-то слушает, опознаю я чуть погодя, когда машины уже и след простыл, старую, но и сейчас еще довольно популярную песню Райского в его характерном самоличном исполнении.

«Райский!» — тотчас, одним сплошным восклицательным знаком, вспыхивает у меня в мозгу. Если даже мой армейский сослуживец для него недосягаем, Райский точно знает, через кого к нему подобраться. Где он только не пел, в каких только домах не бывал.

Я открываю глаза, отрываю голову от подголовника и лихорадочно принимаюсь листать в мобильном записную книжку. Только окажись в Москве, молю я про себя, только в Москве, не в отъезде…

Райский оказывается в Москве. И он сегодня свободен, свободен, как птица, никому ничего не должен, по коему поводу сидит в своем загородном доме и бухает.

— Что такое, что за спешка, о чем тебе поговорить? — отвечает он плывущим голосом. — Подъезжай, конечно, но только бухать. Я сегодня как птица. Согласен со мной летать?

Я, естественно, соглашаюсь. Там будет видно, на месте, как оно все сложится. Главное — встретиться. И незамедлительно.