Читать книгу "Поездом к океану - Марина Светлая"

«Такое солнце, мадам де Брольи, будто дело к лету!» - весьма довольным тоном ответил тот, и она ему улыбнулась, как улыбалась и солнцу, действительно раскрасившему золотом их улицу, где когда-то давно, в прошлой жизни, она была самозабвенно счастлива. Сначала с Марселем. И потом тоже. Один день – когда Юбер неожиданно обнаружил умение играть на гармонике. Аньес уже и позабыла, что на свете есть музыка. Он играл солдатскую, услышанную от американцев в сорок четвертом. И это ему она изменила, а не Франции.

Лета она, должно быть, уже не увидит. Так почему бы не улыбаться солнцу сейчас?

Потом Аньес взяла свой автомобиль, подумав, что, возможно, последний раз им пользуется, и уехала на вокзал Монпарнас, где купила два билета до Ренна на вечерний поезд. У нее еще оставалось несколько часов, чтобы уложить вещи Робера и матери.

Та приняла все без лишних слов. Больше теребила Шарлеза, но мадам Прево несла какую-то околесицу о том, что на теплое время они переберутся подальше от столицы и смогут иногда ездить к океану. Обязательно арендуют летом домик и, может быть, даже съездят в Требул. А почему так неожиданно решили? А потому что мадам Прево всегда была человеком настроения. А почему без Аньес? А потому что у Аньес сейчас здесь дела, а после она присоединиться. А как же можно собраться за половину дня? Помалкивая. Помалкивая, можно собраться, Шарлеза, вот и ступай собираться.

Квартира превратилась в поле сражения и была перевернута вверх дном. И пока они паковали чемоданы, Аньес, чувствуя руки и голову занятыми, имела возможность не думать ни о чем, кроме того, что нужно взять с собой в дорогу. Лишь потом, осмысливая все в одиночестве в свою первую ночь без семьи, пришла к выводу, что сломленному человеку проще, чем тому, что на грани перелома. Ее хребет спасать смысла не было. Зато она очень хорошо понимала, как сберечь остальных.

Мысли о том, что больше никого из них не увидит, приходили к ней опосредованно. Это позднее ей предстоит до конца вникнуть и пережить это.

Женевьева держалась. Видно было, что ей невыносимо страшно, но она держалась, поскольку Аньес тогда, сразу, сказала ей, что придется, потому что есть Робер.

Хуже всего оказалось с ним. Он тянул к матери маленькие лапки, когда Шарлеза забирала его в вагон, и завел свою привычную песню, вереща на всю платформу: «Чу! Чу! Чу!». И Аньес тоже не могла его отпустить. То хватала за ножку в крошечном ботинке. То наклонялась и шептала ему что-то нежное и, наверное, уже последнее, чего потом так никогда и не вспомнила. Проводила губами по его щекам, вдыхала запах. Пыталась хоть на секунду продлить их близость и надеялась, что все это скоро закончится. Чем быстрее ее не станет, тем легче.

Позднее Шарлеза все-таки унесла ребенка, и они оказались с мадам Прево вдвоем, будто никто не толкался на целом вокзале возле них.

- Ты уверена, что остаешься?

- Да. Ты не беспокойся. Я думаю, что все наладится, но что бы ни случилось, хочу, чтобы вы с Робером были подальше. Как только я смогу, я приеду.

- Аньес… - материно лицо явно свидетельствовало о том, что слова даются ей с трудом, что она цепляется за них, как за последнюю надежду. - Мы должны попробовать доехать до Бреста и там… там порт. Я думаю, что было бы разумно…

- Я не могу, мама.

- Но почему, Господи? Я давала слово не спрашивать, но хоть это скажи! Я имею право знать, я должна это знать! Что тебя держит?

Аньес порывисто схватила ее за руки и, быстро склонившись к ладоням, сейчас не скрытым перчатками, стала их целовать, прижала к лицу и тихо проговорила:

- Я должна дождаться одного человека. Я обещала ему, что дождусь, понимаешь? Я причинила ему немало зла, но хотя бы в этом не подведу.

- Даже если…

- Да, даже если.

Мадам Прево поежилась. Ее челюсти сжались, как если бы она терпела сильнейшую боль. Впрочем, должно быть, и терпела. Ладоней они не разъединяли, и Аньес ощутила легкое пожатие, от которого у нее на душе вдруг стало теплее.

- Это подполковник Юбер? – спросила мать.

И Аньес разогнулась, взглянула на нее и молча кивнула в ответ. Что тут было сказать? К чему отрицать очевидное?

Женевьева попыталась улыбнуться. И теперь пожатие сделалось еще крепче. На платформе показался кондуктор, сообщая, что поезд отбывает, через минуту. И где-то внутри все связалось тугим узлом, от которого не просто больно – непереносимо.

- Я подумала над твоими словами, - снова заговорила мадам Прево. – Изменить себе страшнее. Для такого человека, как ты, – страшнее. Ты бы потом не смогла спокойно жить все равно.

- Ты простишь меня?

- Аньес, ты как маленькая! – смех Женевьевы пополам со слезами добивали ее, но теперь уже она сама отчаянно цеплялась за мать, понимая, что больше ничего не будет. – Когда любишь – какое прощение? Это вопрос принятия. Я принимаю тебя. И приму от тебя все.

- Если будет процесс, не приезжай, - выдохнула Аньес и захлебнулась рыданиями.

Потом она оказалась прижата к маминому плечу. И слышала запах ее духов, который был неизменен уже столько лет. Как помрачение – шофер снял маленькую мадемуазель Леконт с дерева, привез домой, и она бросилась в объятия всегда такой красивой, такой воздушной мамы. И плакала, плакала, плакала, пока не выплакала из себя весь свой испуг, не слушая утешений, но лишь ощущая, как та гладит ее по вздрагивающей спине.

А потом они оторвались друг от друга, потому что зазвучал гудок, и мадам Прево помчалась в вагон, поминутно оглядываясь, но не замедляя шага.

* * *

Как ни странно, но, спускаясь по трапу самолета в аэропорту Орли, первым подполковник Юбер увидел Антуана, этого сумасшедшего, который, однажды ворвавшись в его жизнь со своими идеями и амбициями, уж сколько лет не оставлял в покое. И иногда даже казалось, что государственный муж, старше, именитее, влиятельнее его, чем черт ни шутит, гордится своей дружбой с ним, сыном булочника, военным не по желанию, не по свободному выбору, не по таланту, но по судьбе.

Юбер глубоко вдохнул теплый, пьянящий, болью наполняющий легкие апрельский воздух, а затем точно так же шумно выдохнул. И ступил на землю.

Встречали его двое. Один из них – Антуан де Тассиньи, с трудом, читавшимся на его напряженном лице, удерживавший себя на месте. Второй – секретарь генерала Каспи. Но едва подполковник, чуть прихрамывая после долгого перелета, приблизился к ним, Антуан не вытерпел, рванул вперед, глухо проговорил: «С возвращением, Анри!» - и, вместо рукопожатия, обнял, похлопав по спине, как близкого человека, которым Юбер давно уже стал для него. От этого искреннего и недвусмысленного, такого человечного жеста, подполковник мог бы и растеряться, да был довольно крепок. И напряжен, едва-едва удерживая собственные нервы в тех пределах, когда это еще не опасно.

Мимо них проносились бригады медиков, принимавшие раненых с борта самолета, сновали какие-то люди, с которыми он проделал путь воздухом. И это оказался самый долгий перелет в его жизни, гораздо дольше, чем когда он месяцами добирался морем до Индокитая и дальше до Вьетбака, не зная судьбы Аньес, но отчаянно ее разыскивая.  Сейчас – часы в воздухе казались ему длиннее и страшнее. Потому на землю он ступил даже с некоторым облегчением: что бы ни было, теперь оно случится уже скоро.