Читать книгу "На пике века. Исповедь одержимой искусством - Пегги Гуггенхайм"

Другая пожилая особа продавала на улицах кораллы. Поговаривали, что раньше она была любовницей королевы Швеции.

На заработанные во время войны деньги здесь возвел шикарную виллу Густав Крупп. Миссис Комптон Маккензи владела великолепным особняком «Фаральони» с видом на скалы, а сам Маккензи построил себе каменную хижину на пустоши на вершине холма. За год до моего приезда по острову скиталась маркиза Казати с леопардом.

Через какое-то время мне стало ясно, что и семья моего мужа имеет свои странности. Его мать была придирчивой, но в остальном приятной женщиной старой школы. Она была Дочерью американской революции[5] и имела соответствующие взгляды. Сначала она не одобряла наш брак, но после его официального заключения приняла меня всем сердцем. Мне кажется, я действительно ей нравилась, и она стала первым человеком в моей жизни, кто восхищался моей внешностью. Мне с детства внушали, что я уродлива на фоне своих красавиц-сестер. Из-за этого у меня развился комплекс неполноценности. Когда миссис Вэйл познакомилась с Бенитой и Хейзел, она уверила меня, что я красивее их обеих. Можете себе представить, как меня это удивило и порадовало. Миссис Вэйл приняла меня, как свою дочь, но никогда не давала разрешения называть ее мамой.

Если миссис Вэйл признала меня, то нельзя того же сказать о ее дочери Клотильде. Она стала тернием моего брака. Она обожала своего брата со страстью, достойной восхищения, и он отвечал ей взаимностью. (Складывалось впечатление, будто их чувства носят кровосмесительный характер, и от неудовлетворенности их влечение друг к другу как будто только росло.) Мир Клотильды крутился вокруг слов «мой брат». Она не готова была уступить мне его ни на йоту. Она постоянно давала мне понять, что я по ошибке зашла в комнату, где уже давно есть свой жилец, и должна либо спрятаться в углу, либо вежливо ретироваться. Она обладала сильным характером, и я скоро почувствовала, что она пытается занять главенство в моей семье. Мою жизнь вдвойне усложнял тот факт, что она была до крайности хороша собой и постоянно заводила новые романы. Поначалу меня это возмущало, но потом я переросла свои пуританские предубеждения. Каждый раз, когда она меняла любовника, Лоуренса переполняла ревность, а поскольку я была его мальчиком для битья, я ужасно страдала от всего этого. Клотильда была на три или четыре года старше меня и по сравнению со мной, сущим ребенком, отличалась зрелым характером, что тоже ставило меня в проигрышное положение. Она имела красивый голос меццо-сопрано и многие годы училась пению. У них с Лоуренсом были одинаковые светлые волосы. Они очень походили друг на друга, и оба унаследовали от матери римский нос с горбинкой. Но Клотильда не была высокой.

Как только мы обосновались на Капри, а точнее, спустя три недели, к нам присоединилась Клотильда. Она позволила нам побыть наедине это недолгое время. Она приехала со своей итальянской подругой по имени Элейн Ле Бург, которая значительно спасла ситуацию, но когда Лоуренс с Клотильдой прогуливались по пьяцце в час всеобщего сбора, я чувствовала себя так, словно меня не существует.

На Капри меня не обременяли никакие обязанности. Нашим домом управляли четыре итальянки-потаскухи, которые каждую ночь в саду занимались любовью с солдатами: Тересина (у нее был незаконнорожденный ребенок) и три ее младшие сестры. Платили мы только двум из них, и то крошечные деньги, а они в отместку бесстыдно обсчитывали нас, когда ходили за покупками, и уносили домой половину еды. Американцы такое положение вещей в Италии принимали практически как должное. Элейн, добропорядочная итальянка, попыталась вмешаться, но Лоуренс, как иностранец, не пожелал ничего слышать. Потаскухи эти были очаровательны. Они целыми днями пели неаполитанские песни и даже расчесывали мне волосы — я не справлялась с их длиной. Они хорошо готовили, и мы считали, что нам очень с ними повезло.

Лоуренс относился к моей семье со снобизмом. Ему не нравились Гуггенхаймы, и он постоянно высмеивал их. Когда однажды моя тетка Роуз приехала к нашему дому на муле, потому что не могла подняться в гору пешком, он пошутил, что эта картина удивительно напоминает ветхозаветный сюжет. В другой раз он сказал мне, что с радостью скинул бы всех моих дядьев со скалы, откуда Тиберий сталкивал своих врагов. Меня это так оскорбило, что я разрыдалась.

В конце лета мы уехали с Капри в Санкт-Мориц. Мы проехали всю Италию на автомобиле, по пути остановившись в Ареццо и Сансеполькро, чтобы посмотреть на фрески Пьеро делла Франческа. Лоуренса раздражало, что я стала разглядывать их с точки зрения семи положений Беренсона, а не просто любовалась ими. Мы проехали через Венецию, Флоренцию и Милан и, наконец, сели на поезд, который повез нас зигзагом на север — в Энгадин.

Я до того никогда не бывала в Санкт-Морице, и на меня произвела большое впечатление жизнь местного общества; не то чтобы мы принимали в ней активное участие. Мы вели тихую семейную жизнь с миссис Вэйл, Клотильдой и несколькими друзьями, приехавшими ко мне из Англии и Нью-Йорка. Мы с Лоуренсом много играли в теннис и даже выиграли турнир. У нас хорошо получалось играть в паре, потому что он был силен в позиции у сетки, а я прикрывала его сзади. Я всегда следовала его указаниям и ни разу его не подвела.

Весной я поехала навестить Бениту в Нью-Йорке. Я планировала эту поездку задолго до замужества, и ничто на свете не могло удержать меня от нее. Лоуренс отправился с Клотильдой в Страну Басков на мотоцикле, который Бенита подарила ему на свадьбу.

В семейной жизни Бенита с мужем казались вполне счастливыми. Я по-прежнему ужасно ревновала к нему, и Бенита чувствовала себя меж двух огней. Перед отъездом из Нью-Йорка я подписала контракт с издателем, который взялся опубликовать давно написанный Лоуренсом роман.

Вскоре я поняла, что беременна. Чувствовала я себя плохо, но очень обрадовалась и отправила Лоуренсу телеграмму с известием. Моя прекрасная тетя Ирэн Гуггенхайм повезла меня в Европу в своей каюте, опасаясь за мое здоровье. Я не вставала с кровати все плавание. Лоуренс встретил меня в Саутгемптоне, и мы счастливо воссоединились.

Мы стали строить планы на рождение ребенка. Мы сразу решили назвать его Год Вэйл Гуггенхайм и что он должен родиться в Лондоне. Мы не хотели, чтобы он получил французское гражданство, как вышло бы в случае его рождения в Париже. И Лоуренс, и его отец родились там, а значит, третье поколение их семьи уже считалось бы французами и попадало бы под воинскую повинность. У Лоуренса был американский паспорт, и в прошлом году он уже служил офицером связи в тяжелой артиллерии американской армии.

Дочь тети Ирэн, Элеанор, которая вышла замуж за графа Касл Стюарт, психоаналитика по профессии, отвела меня к своему врачу в Лондоне. Она только что родила ребенка и осталась очень довольна услугами доктора Хедли. Он сообщил мне, когда ожидать рождения Года, и мы решили на зиму уехать во Францию, а в Лондон вернуться в мае.

Мы погостили у Элеанор в Сассексе, и я помню, как ее муж сказал мне, что мне предстоит волнительная жизнь с Лоуренсом — совсем не то, что размеренная жизнь Элеанор с ним. Я не знаю, почему все были так уверены, что меня ждет бурное будущее. Они были правы, но я не понимаю, откуда они знали об этом раньше меня.