Читать книгу "Дикие истории. Дневник настоящего мужика - Тимофей Баженов"

Мы пошли к синей лодке по воде. Сначала было очень мелко, потом по пояс, потом по грудь, потом по шею. Благо после торнадо был штиль. Наконец я понял, что иду на цыпочках и уже через раз вдыхаю морскую воду. На голове — техника удельной стоимостью тысяч двести долларов, все лекарства и кускус.

Когда до борта оставалось метров пятнадцать, я поднял все на вытянутых руках и шел уже по макушку под водой. Плыть было нельзя, так как секундная потеря вертикального положения поставила бы все путешествие на грань бессмысленности. Но Ихтиандром я тоже не был и жить под водой не умел.

И когда я уже отчаялся, рюкзаки неожиданно потеряли вес и полетели вверх — оказалось, что я дошел до корабля и капитан подхватил груз и втащил его на борт. Я вынырнул, схватил воздуха и чихнул. Раздалась индонезийская брань, и на голову мне упал кускус. От страха зверек немедленно опорожнился. Вонь несусветная. Я решил, что благоразумно опять окунуться. Когда кускус понял, что моя голова уходит под воду, он буквально осатанел от горя. Даже под водой я слышал его негодующий визг. Когда я вынырнул, он обнял мою голову всеми четырьмя лапками. Хвостом надежно закрепился за подбородок и тихонько зарычал. Я забрался на лодку, и мы отчалили.

Туземцы очень грустили о нашем отъезде. Особенно об отъезде кускуса. Вождь, сопровождавший нас в этом переходе, сказал мне, что плохо оставлять жителей деревни без кускусового супа. И на обратном пути нужно будет зверя все же отправить в котел. Ну или дать выкуп. Я не придал его словам большого значения. Кускус мне стал симпатичен, я чувствовал ответственность за его благополучие. Да и вообще мы уже почти любили друг друга.

Старик и море

Индонезийские лодки устроены интересно: бензиновая травяная косилка с винтом на длинном валу крепится на корме так, чтобы винт лишь чиркал по поверхности воды. Это делается для того, чтобы винты не набирали, не наматывали водяную растительность. А еще чтобы не убить слабый моторчик об рифы. Скорость получается изрядная. В принципе, неперегруженная лодка может выйти даже на глиссаду, то есть оторвать нос от воды и ехать, ударяясь только кормой об волны. Но это редкость.

Следующим эпизодом нашей жизни должна была стать поимка марлина. Для того чтобы поймать его, у нас было все: удочки, несколько воблеров (это деревянная рыбка-приманка величиной с селедку, раскрашенная во все цвета радуги), огромные крючки и плоскогубцы. Ответственным за ловлю был назначен ныне покойный, а тогда очень жизнерадостный, образованный и остроумный, легендарный герпетолог Володя Одинченко. Он закидывал воблера в бескрайние воды и наматывал катушку раз за разом. Часов шесть…

В принципе, мы ничего не теряли. Все равно плыть. Но марлин был нужен. Во-первых, его нужно было снять, во‐вторых, нам нужно было что-то есть на том острове, куда мы направлялись. И жизнь маленького, вонючего и большеглазого кускуса сейчас опять висела на волоске. Он, казалось, тоже переживал за успешность Володиного лова.

Вдруг мотор стал работать громче. Лодка накренилась, кускус насрал в сумку, а Володя чуть не улетел за борт. Клюнуло. Мы приготовили сачки и петли. Мотор был заглушен. А лодку явно тянуло с курса. Удочка, толщиной с лом, согнулась дугой, леска, толстая как зубочистка, звенела как струна. Мы все поддались азарту. Через десять минут рядом с кораблем показалась спина. Серебристая. Шириной как у откормленной свиньи. Потом хвост… и рыба ушла в глубину. Володя сказал, так и должно быть. Сказал, что рыбу нужно измотать.

…Наконец гигант всплыл у борта на боку. Метра два с половиной. Расстояние между кончиками хвостового плавника полметра. Голова как журнальный столик. О том, чтобы тащить его за леску, не могло быть и речи.

Я завязал скользящую петлю на толстой веревке. Такой узел еще называют петлей апартеида.

Потому что узел очень удобен для вешателей — затягивается без мыла. А с мылом вообще благодать. Капитан снял покровы и в чем мать родила скользнул в воду. Он осторожно подвел петлю под хвост морского чудовища и стремительно забрался обратно. Тогда я стал затягивать узел. Находиться в воде рядом с рыбиной было опасно. Веревку привязали к бушприту и взялись за гуж. Над теплыми голубыми водами грянула «Дубинушка». Скоро на палубе лежал гигант. Подойти мы к нему не могли: тело конвульсивно сокращалось, и при каждом кувырке рыбина что-нибудь разрушала. То лавку (их моряки называют банками) в щепки разнесет, то шпангоут.

Когда конвульсии стали редеть, Володя вооружился плоскогубцами и отправился спасать снасти: вынимать крюк из губы и воблер из горла.

ГЛАЗ У РЫБИНЫ БЫЛ РАЗМЕРОМ С КУРИНОЕ ЯЙЦО. ВОЛОДЯ ВЗЯЛСЯ ПЛОСКОГУБЦАМИ ЗА КРЮК И ПОТЯНУЛ. РЫБИНА КЛАЦНУЛА ОГРОМНОЙ, С ПОЛВЕДРА, ПАСТЬЮ, И Я ВЫСТРЕЛИЛ.

Выстрели я на пару секунд позже, она откусила бы Володе руку. Сразу после выстрела на спину рыбине, как кошка, прыгнул капитан. В правой руке у него был паранг — огромный индонезийский тесак, по форме и функционалу напоминающий латиноамериканское мачете. За десять или пятнадцать ударов, нанесенных со скоростью отстрела обоймы пистолета Глок, капитан начисто отделил голову рыбины от туловища. Марлинова кровь, по цвету как человеческая, хлестала и из тела, и из головы. И смешиваясь с морской водой, вытекала за борт через пулевое отверстие. Я стрелял с короткой дистанции, тяжелая пуля прошла навылет через рыбью голову, чуть ниже глаза, и пробила борт. За бортом в чистой воде это рубиновое облако выглядело завораживающе, напоминало дерево со стволом и кроной. А еще — ядерный гриб.

Мы подвели итоги. Ловля марлина — снято. Еда есть. Все живы. Кроме марлина. И, увы, кадров с живым марлином нет… И не будет никогда. Это плохо. Я снялся с рыбьей головой.

Судьба-индейка

Кускус освоился. Он с удовольствием ездил у меня на плече. Жрал все подряд и много спал в бауле с аптечкой. Мы должны были пристать к острову засветло, но из-за марлина задержались. Было темно, и капитан шел малым ходом. Мы легли вздремнуть. Кускус тусовался со мной на носу. С наступлением темноты он играл и веселился. Я дремал и слышал, что он что-то катает между бушпритом и стыком бортов. Потом раздался тихий всплеск, и я открыл глаза и посмотрел за борт. Из пучины морской на меня последний раз глянула вареная и злобная голова шамана с острова Кофиау. Кускус, словно отдавая честь, прикрывал выпученные виноватые глаза потными ладошками. Две отрубленных головы в одном фильме — это сильно. «Тарантино практически», — подумал я и вытер руки об штаны.

Мы высадились. Кускус рассыпал по палубе весь хинин, и вечером мы принимали маларон. Это более современное средство от малярии, но очень тяжелое. Гиппократ говорил, что лечение не должно быть хуже болезни, но маларон делали последователи Авиценны, а он придерживался мнения, что болезнь покидает тело человеческое со страданиями.